Развод. Зона любви
Шрифт:
Но я не спрашиваю. Я не могу. Потому что, если он не ответит или ответит неправильно, я сломаюсь прямо здесь, у этой двери.
Я тихо выдыхаю и открываю её, но внутри всё горит. Его голос продолжает звучать в моей голове. Его взгляд всё ещё обжигает мою кожу. И я знаю, что это не конец.
Глава 5
Тюрьма — это механизм. Холодный, безжалостный, перемалывающий тех, кто попал в его жернова. Здесь нет людей. Есть только материал — ломается
Я захлопываю папку с делом Брагиной и откидываюсь в кресле, разминая пальцы. Бумаги — дрянь, как всегда. Одно враньё. Чистой жопой сюда не попадают, но вот эта баба передо мной… Слишком гладко всё вышло. Слишком быстро.
Она сидит, напряжённая, но не гнётся. Глаза — холодные, но в глубине плещется что-то ещё. Гордость? Злость? На моих глазах ломались крепче сучки, а эта держится.
— Вы знаете, что тюрьма — это место, где слабые не выживают? — произношу, наблюдая, как её пальцы сжимаются на коленях.
Ноль эмоций. Не дёрнулась даже.
Хм.
Я встаю, прохаживаюсь по кабинету. Ненавижу, когда дела такие мутные. Когда мне подсовывают бумаги, где всё уже расписано, как будто я идиот. Читаю между строк: баба богатая, баба удобная жертва, кто-то очень хотел спихнуть её с дороги.
Но мне плевать. Моя работа — держать этот сраный механизм в рабочем состоянии.
Поворачиваюсь к ней, опираясь на край стола.
— Ты слишком гордая для того, чтобы умолять, — произношу, с прищуром разглядывая её лицо. — Но это тюрьма. Здесь гордость убивает быстрее ножа.
И я не шучу.
За этими стенами нет адвокатов, нет твоего чёртового мужа, нет детей, которые когда-то звали тебя мамой. Ты теперь никто.
Она поднимает на меня взгляд. Чистый лёд.
— Меня подставили, — произносит ровно.
Я усмехаюсь, качаю головой.
— Да ну? Ты не первая, кто здесь это сказал.
Она молчит.
Я снова опускаюсь в кресло, задерживаю взгляд на её лице. Слишком хорошая для этого места. Слишком ухоженная, слишком чёртова “леди”. Но глаза… Глаза не врут. Там боль, и она её глушит.
Я видел таких. Одни ломаются через неделю. Другие через месяц. Но ломаются все.
Вопрос в том, сколько продержится она.
Я открываю её дело снова. Уже не в первый раз. Меня это бесит. С каких пор я вообще трачу на кого-то столько времени?
Прокручиваю всё заново: обвинение в хищении, суд, быстрый приговор, муж, который внезапно от неё открестился, дети, которых настроили против. Блядь, как по нотам. Как будто кто-то заранее прописал сценарий и просто исполнил его по шагам.
Но самое хреновое — мне не хочется в это верить.
Я смотрю на неё — сидит прямо, не вжимается в стул, не ёрзает. Она боится, но держит это в себе. Уверена, что не покажет слабость, даже если её загонят в угол.
Гордость, мать
Я видел сотни таких, кто приходил сюда с гордо поднятой башкой. Через пару месяцев от них оставались одни ошмётки. Тюрьма выжирает гордость. Выжирает подчистую.
Но с ней… что-то другое.
Заключённые часто те ещё суки. Убить за пачку сигарет, унизить ради развлечения — да на раз-два. Если эта Брагина попадёт в плохую компанию, её порвут как тряпку.
И хер знает, почему меня это задевает.
— Ты в курсе, что за стенами тебе не рады? — бросаю я, откидывая папку на стол.
Она чуть дёргает бровью. Маленький, почти незаметный жест. Но я замечаю.
— В курсе, — отвечает ровно.
Голос. Чёрт, этот голос. Хрипловатый, низкий, не визгливый, не жалобный. Спокойный. Как у человека, который уже понял, что его выбросили из жизни.
— Тогда держись подальше от конфликтов, Брагина. Те, кто подставил тебя, уже не помогут.
Я вижу, как она напрягается, как пальцы сжимаются сильнее. Вижу, что внутри у неё сейчас пламя, готовое вырваться наружу.
Но она не отвечает. Просто молчит.
И эта молчаливая выдержка заводит меня сильнее, чем должна. Сука.
Дверь за ней закрывается, и в кабинете остаётся тишина. Тяжёлая, липкая, будто воздух пропитался её запахом, её голосом, её взглядом, который я чувствую даже сейчас, когда её здесь уже нет.
Я медленно провожу рукой по лицу и откидываюсь на спинку кресла.
Блядь.
Зачем она меня цепляет? Я работаю здесь больше десяти лет, и через этот кабинет прошли сотни баб — напуганных, сломанных,
крикливых, грязных, отчаянных. Я видел всех: тех, кто пытался давить на жалость, тех, кто заискивал, тех, кто бросался с проклятиями.
Но она.
Она другая.
Никакого нытья, никакой показной бравады. Глаза твёрдые, но внутри — огонь, который она так отчаянно прячет.
Меня передёргивает от злости.
Я не должен об этом думать.
Я заставляю себя открыть её дело ещё раз. Вчитываюсь в строчки, как будто надеюсь найти в них хоть что-то, что объяснит, какого хера меня так зацепило.
Слишком быстрое следствие.
Слишком мягкие формулировки в обвинении.
Слишком удобный момент.
Даже по этим документам видно — что-то тут не так.
И я это вижу.
Но мне не должно быть до этого дела. Я не адвокат, не следователь. Я здесь, чтобы держать порядок, а не разбираться, кто тут жертва, а кто мразь.
Я захлопываю папку и со всей силы ударяю кулаком по столу.
Зачем я вообще на неё залипаю?
Чёртова Брагина.
Жизнь учит быстро. Кого-то хлещет по морде, кого-то ломает через колено, а кого-то с размаху кидает лицом в дерьмо и смотрит — утонешь или выживешь.