Развод. Зона любви
Шрифт:
Я выжил. Но какой, блядь, ценой?
Выхожу на крыльцо админкорпуса, закуриваю. Никогда не любил курить наспех, но здесь иначе не получается. Вдыхаю дым, чувствую, как легкие наполняются едким теплом. Закрываю глаза на секунду.
Дома меня никто не ждет.
Ну как — дома есть Илья и Настя. Но им уже давно нужен не отец, а просто кто-то, кто будет под боком, пока они растут. И они правы. Я давно не отец. Я — человек, который приходит поздно, уходит рано, который разговаривает жестко, редко улыбается
Потому что обещания — это хуйня для слабых.
Ольга ушла пять лет назад. Не просто ушла — выплюнула меня из своей жизни, как жвачку без вкуса. Собрала вещи, бросила: "Ты же не умеешь любить, Вова. Ты умеешь только командовать."
А потом сказала, что любит другого.
Богатого. Щедрого. Человека, который умеет "чувствовать".
Я тогда даже не кричал. Не бил кулаками стены. Просто посмотрел ей в глаза и выдохнул:
— Пошла на хуй.
Она ушла.
Настя плакала. Илья молчал, но его взгляд я не забуду никогда — он тогда посмотрел на меня так, будто понял что-то важное. Понял, что у него нет больше матери.
С тех пор я не подпускал к себе женщин. На кой хер они мне? Чтобы снова однажды услышать "Ты холодный, ты черствый, ты работаешь больше, чем жив ешь"?
Да пошли они.
Я работаю. Работа — это порядок, дисциплина, это система, в которой все понятно. В отличие от людей. В отличие от чувств.
Я в очередной раз затягиваюсь и смотрю на здание тюрьмы перед собой. Здесь мне проще дышится, чем дома.
Потому что здесь все четко: если ты слабый — тебя сожрут. Если сильный — останешься на плаву.
Только вот последнее время внутри меня растет ощущение, что я сам уже давно не на плаву. Я просто иду ко дну, но слишком гордый, чтобы махнуть рукой и утонуть.
Я докуриваю и швыряю окурок под ноги, раздавливаю носком ботинка. Курить — херовая привычка, но в этой работе без нее можно сдохнуть раньше времени.
Возвращаюсь в кабинет. Бумаги, отчеты, рапорты. Вся эта бюрократическая мразь, которая мешает делать работу. Меня не бумаги интересуют. Меня интересует порядок. Чтобы здесь никто не чувствовал себя выше системы.
Звонит телефон. Илья.
— Да? — коротко.
— Батя, я не приду ночевать. С пацанами у Серого останусь.
Я напрягаюсь.
— Кто там будет?
— Те же, что всегда, — он раздражается. — Мы просто фильм посмотрим.
Я не люблю, когда мне пиздят.
— Смотри у меня, Илья. Если я узнаю, что ты влез в какую-нибудь херню, лучше сразу ищи себе новое жилье.
На том конце провода молчание. Потом короткий смешок.
— Ты всегда так, да? Только приказы. Никогда просто "ладно, сын, будь осторожен".
Гудки.
Я кладу трубку и медленно провожу рукой по лицу.
Он прав.
Я
Настя, в отличие от него, ко мне еще тянется. Но это пока. Пройдет пара лет, и она тоже устанет от меня, от моей закрытости, от моего характера. Все рано или поздно устают.
Я открываю ящик стола и достаю флягу. Хороший коньяк, дорогой. Отхлебываю прямо из горлышка, обжигаю горло алкоголем.
Любовь для меня закончилась пять лет назад. Я даже трахаться перестал, потому что что? Чтоб опять этот блядский запах чужих духов на подушке? Чтоб опять кто-то уходил и хлопал дверью?
Да ну нахер.
Я закрываю флягу и возвращаюсь к бумагам. Делать вид, что мне не похуй. Делать вид, что все еще есть смысл в том, что я делаю.
Именно в этот момент на глаза снова попадается дело Анны Брагиной. И вот здесь что-то в груди скручивается в узел. Слишком чистая. Слишком правильная. Слишком выброшенная из жизни, как и я.
Меня это бесит.
И привлекает одновременно. Я закрываю ее дело, но мысли о ней не исчезают.
Я с самого начала понял, что с ее обвинением что-то не так. Уж слишком все гладко. Слишком удобно. Я не верю в совпадения, особенно в этой сраной системе.
Но какая мне разница?
Зачем я снова прокручиваю в голове ее лицо? Эти светло-голубые глаза, которые смотрят прямо, без мольбы, без истерик. Она держится, но внутри уже трещит по швам. Я видел это.
И это зацепило.
Я раздраженно скидываю папку на край стола и встаю. Прохожусь по кабинету, пытаюсь выбросить ее из головы.
Да, баба красивая, да, не визжит, не скулит, но это не делает ее особенной. Все здесь сначала держатся. А потом ломаются.
Меня дергает охранник:
— Полковник, ЧП в блоке, баба на Брагину наехала.
Я замираю на секунду.
— Что случилось?
— Кобра чуть ей горло не вскрыла.
Глаза заливает красным.
— Где она?!
— В медблоке.
Я уже на выходе.
Я сам себе поражаюсь, но мне похуй. Я хочу увидеть ее прямо сейчас.
Коридоры, камеры, решетки — все проносится мимо, как в тумане. Блядь. Меня не должно так цеплять, но кулаки уже сжаты, челюсть сведена.
Кобра. Сука. Ты допрыгалась!
Я знал, что это рано или поздно случится. Тюрьма — это не просто стены. Это стая. Здесь есть свои правила, своя иерархия. Иерархия, где такие, как Брагина, мясо. И если бы она была хоть чуть слабее… Ее бы уже не было. Я влетаю в медблок, и все взгляды моментально обращаются на меня. Фельдшер вздрагивает, охранник делает шаг назад.
Но мне плевать на них. Она сидит на койке. Бледная. На шее — тонкий красный след. Остаток лезвия у горла. Волосы спутаны, губы сухие, но глаза… Глаза такие же. Холодные. Спокойные. Гордость, мать ее, как проклятие.