Разящий клинок
Шрифт:
Моган встряхнула головой.
— Что будем делать? — спросила она. — Силы мне подвластны, но как снять его с дерева?
— Ты сможешь его поднять? — отозвался Редмид. — Колдовством?
— Если сумею нагрузить мой вялый мозг, то да, — ответила Моган.
В конце концов Редмид влез на дерево и обрубил сук, пронзивший Сказочного Рыцаря, а красная кровь все струилась по старому стволу и не замерзала. Он уложил ирка — высокого, как человек, но легкого, как пушинка, — на круп огромного оленя, и зверь всхрапнул.
«Двоих не снесу. Извините».
Редмид снял с седла и
— Благодарю вас-с-с обоих-х-х, — тихо прошипел Тапио.
Моган пригнула голову:
— Это был Шип?
Тапио Халтия рассмеялся, и что-то булькнуло у него в груди.
— Ес-с-сли вы хотите с-с-спасти мой никчемный ос-с-стов, то надо пош-ш-шевеливаться. Это был не Шип. Это была тень Эш-ш-ша.
Моган заворчала утробно и страшно, так что волоски на шее Редмида встали дыбом.
— Значит, прав был мой брат.
— Эш? — переспросил Билл.
Моган не ответила.
— Нам придется преодолеть двадцать миль до теплого и надежного убежища, а эта ночь полна ужасов даже для такой, как я, — вместо этого сказала она. — В путь.
Редмиду запомнился только холод и неимоверная усталость. Они шли, и они бежали — когда он перестал чувствовать под собой ноги, то побежал; он мчался, пока они не заболели, и тогда снова пошел. Деревья потрескивали на морозе, который обрушился, как герметические чары, и накрыл леса — удушающий и всепоглощающий.
Когда восток заалел, Редмид настолько вымотался, что ему хотелось лечь и уснуть, но он понимал, чем это кончится.
Первой сникла Моган, великий Страж. Она зашаталась, как пьяная, размахивая конечностями и похрюкивая.
Тапио, который за много миль не издал ни звука, вскинул голову.
— Человек! — прошипел он. — Ей нужен огонь, инач-ч-че она умрет. Внезапно — и сразу.
Редмид умел развести костер. И опасность, похоже, воспламенила его самого: он собрал хворост со всей скоростью, на какую были способны ноги; и березу нашел — рухнувшую, мертвую и еще не занесенную снегом; и снял рукавицы, повесил их на шею и принялся сдирать кору, обмораживая руки. Он содрал ее целую гору и подсунул под собранные сучья возле двух погибших елей, лежавших на краю поляны.
Моган причитала, оставаясь неподвижной.
«Давай, Билл Редмид. Судьба мира. Говори это с улыбкой. Огниво — вот оно. Жженка есть — отлично». Он положил кусочек черной жженки на бересту и чиркнул по кремню. Посыпались искры.
Жженка занялась. Он подумал о Бесс, о той самой ночи во влажном лесу; подул на искры и горящие угольки, затем вдавил их в сухие очески. Было холодно, но они вспыхнули моментально.
Он зашвырнул горящий ком в гущу березовой коры.
Повалил едкий дым...
Какой-то миг Редмид думал, что топливо не загорится.
А затем березовая смола оттаяла достаточно, чтобы заняться, и жар со светом вырвались в мир — единственная магия, которой Билл Редмид владел, разве что еще немного понимал в луках. Пламя взвилось и лизнуло остальную кору.
«Молодец, командир», — сказал олень, хоть и прянул в сторону. Ничто в землях Диких не жаловало огня.
Две мертвые ели занялись от хвороста и коры,
В конце концов Редмиду пришлось взять Моган за руку и подвести к огню. Она еле двигалась.
Но через считаные минуты вновь стала прежней.
— Постарайся поджарить Тапио с обоих боков, — сказала она.
Олень повернулся и подставил огню другой бок. Моган встряхнула головой.
— Еще раз. Благодарю тебя, дружок. Ты ценный союзник. Я оплошала. Это мне надо было разжечь костер, а я... — Она еще раз встряхнулась. — Ты знаешь, что я боюсь огня? Даже не помню, когда стояла к нему так близко, беззащитная.
Костер она, однако, потушила.
И они устремились в холодное утро по направлению к Владению.
Поздним утром они вступили в туннель, и Редмид чуть не задохнулся от жара. Но услужливые руки сняли повелителя с оленя, унесли прочь, а Тамсин запечатлела на щеке Редмида сердечный поцелуй, который жег его волшебным огнем, пока Редмид не воссоединился с возлюбленной на пороге их хижины.
Она заключила его в объятия.
— Счастливого Рождества, — сказала она.
Тракт, тянувшийся вдоль озера, был очередной военной дорогой, построенной имперскими легионами из доброго камня с добрым гравиевым покрытием. Даже по снегу фургоны катили преотлично, пока не достигли Бреши — трехмильного отрезка, на котором низкие меловые скалы обрушились в озеро и повредили дорожное полотно, из-за чего приходилось делать большой крюк с заездом в земли Диких. На продвижение по тропкам и ухабистым грунтовкам общей длиной в три мили ушло два дня; затем отряд разбил лагерь на краю замерзшего болота, которое тем не менее казалось подвижным, и не заснул никто, начиная от последнего оруженосца и заканчивая самим сэром Джоном.
Несмотря на зимнюю пору, лес жил. Приближенные сэра Джона добыли оленя и подмороженного боглина, а за бобровым болотом видели хейстеноха — чудовищного панцирного оленя, и не было лучника, который не взялся за арбалет.
Припадая к земле, колонну преследовало что-то быстрое и черное, и на четвертую ночь они, несмотря на факелы, костры и удвоенные караулы, потеряли коня. В холодном свете морозного утра они увидели ужасные раны животного и поняли, что черная тварь огромна и очень голодна. И вдобавок умеет летать. Конь успел лягнуть, и на снегу чернели длинные перья.
На пятый вечер авангард наткнулся на пару рхуков, которые переходили через замерзший ручей. Великанам пришлось ступать осторожно, и разведчики принялись нашпиговывать их арбалетными стрелами.
Подоспел остальной отряд; солдаты столпились на каменистом берегу и выпустили град стрел. Люди были возбуждены — воодушевились, ожили; у них сверкали глаза, когда они заряжали и стреляли, заряжали и стреляли, а тяжеловооруженные всадники ждали неизбежного момента, когда гиганты бросятся на мучителей. Однако двадцать тяжелых арбалетов быстро покончили с монстрами. Самый крупный рухнул последним, ревя от ярости, но в прощальной гримасе, которая исказила его широкие черты, сквозило недоумение старого пса, столкнувшегося с неведомой штуковиной.