Разящий клинок
Шрифт:
Морозным днем пять сотен сабель засверкали, как лед.
Вардариоты и схоларии привычно втиснулись в центр, превратившись в единую массу лошадей и сабель. Или боевых молотов и стальных топориков — в зависимости от предпочтений.
Фракейская кавалерия дрогнула под их натиском. Это проявилось даже зримо, ее ряды колыхнулись.
Грациозно, словно танцоры, гвардейцы покатились вперед. Они двигались с нечеловеческой точностью и внушали благоговейный ужас.
Зак повернул голову, привлеченный движением на дороге справа — проблеском стали.
Он рассмеялся, привстал
У Зака вырвался хриплый вопль. Непреднамеренный.
Вардариоты откликнулись, а гвардейцы пришпорили свежих коней и перешли на галоп.
В ответ с дороги на Дормлинг донесся истошный крик, который покатился над полем, как охотничий клич огромной виверны или могучего дракона:
— Лаклан! Лакланы за Э!
Гармодий стоял в литейных цехах Дворца воспоминаний Аэскепилеса, окруженный шестернями и колесами. У него было время восхититься хитроумием и стараниями владельца. Он увидел изношенные веревки, натянутые до предела цепи, дырявые ведра и воду, которая приводила в движение колеса колдовства, — густую и грязную от измен и невыполненных обещаний.
Он взмахнул мечом, и массивные механизмы сгинули.
Гармодий позволил себе улыбку. Ему тысячу раз приходило в голову, что волос, который он взял у ножовщика в Ливиаполисе, мог принадлежать не Аэскепилесу, а кому-то другому.
Явилось эфирное тело Аэскепилеса. Он предстал мрачным здоровяком с черной бородой, а изо лба у него тянулись и уходили в эфир два тяжелых черных шнура.
«Вон!» — рыкнул он.
Гармодий улыбнулся.
«Я лев», — сказал он. И обрубил цепи, питавшие... что-то.
Раздался оглушительный треск.
Аэскепилес, даже здесь откровенно запаниковавший, воздел металлический жезл.
«Это ничего не изменит, — заметил Гармодий. — А чинить разрушения у себя в голове — дело гиблое».
Он шагнул вперед.
«Кто ты? — вопросил чародей. — Как такое возможно?»
«Я лев», — повторил Гармодий и уничтожил душу колдуна одним ударом Разящего клинка.
Затем чуть приоткрылся, обрушил Дворец воспоминаний покойника и поразился расходу энергии и потенциальной силы, когда колдовская громадина утекла в реальность и в эфир. Он действовал быстро, счищая следы, как кочевница, соскребающая со шкуры жир.
А потом аккуратно распаковал свой Дворец. У Гармодия было много времени поупражняться, и строение выкатилось из его души в расчищенное пространство. Кое-что выглядело причудливо. Иные вещи неповторимы и прежними не становятся.
Гармодий вспомнил свои первые комнаты, когда он учился в Харндоне. Они не сочетались с мебелью, зато принадлежали ему.
Два черных шнура, выходивших из эфирного лба магистра, сохранились и висели свободно. Когда вокруг Гармодия соткался его личный Дворец воспоминаний, они превратились в черный зрачок золотистого глаза. Глаза величиной с дверь.
«Ах-х-х, — произнес глубокий и приятный голос. — Я вижу. Думал, ты мертв».
Глаз моргнул.
«Тебе не победить, — объявил голос, как
Удар мечом — и глаз исчез.
А Гармодий остался стоять, дрожа, посреди своего нового дома.
Когда стало поздно и все потеряло смысл, сэр Кристос встал посреди своего расстроенного фланга и взял копье на изготовку.
Жители Зеленых холмов издревле враждовали с фракейцами. Они были отлично знакомы, вместе сражались с Дикими, а после пересекали границу и крошили друг друга.
Неприятель двигался в основном пешком — дюжие мужики в кольчугах, похожие на нордиканцев и такие же свирепые. Они текли рекой. И сэр Кристос выругался, потому что при ином положении дел, в открытом поле, он скатал бы ковром этих спесивых сородичей.
Однако сейчас его люди не могли воевать на два фронта, а потому сбились в кучу. А говоря по правде, подумал сэр Кристос, прилаживая копье поудобнее, никто из них не считал нужным умирать за Деметрия.
Он выделил среди противников одного всадника: великана на огромном коне. Сэр Кристос предвидел свою участь — его казнят как предателя, и решил вооружить сына иным представлением о своей гибели.
Он пришпорил коня.
Бронированный гигант заметил его и качнул копьем — в знак признания? И ринулся на него. Копыта взрыхлили почву, солнце растопило дорогу, тысяча ног превратила дерн в грязь. Сэр Кристос и его недруг сближались.
Издав боевой клич, сэр Кристос опустил копье.
То же сделал противник, проревев: «Лакланы за Э!»
Сэр Кристос улыбнулся внутри своего шлема.
Они сшиблись, как грозовые тучи.
Копье сэра Кристоса пробило щит великана, прошило два слоя воловьей кожи и панели из мореного вяза, после чего вошло в кольчугу детины, которая защищала подмышку — проткнуло и ее. Копье изогнулось и переломилось в трех местах.
Копье же Лаклана разбило щит противника вдребезги и сломалось, но обрубок ударил морейского рыцаря в плечо, отбросил в седле, а оба коня плюхнулись на седалища. Конь сэра Кристоса оправился первым и захромал в сторону. Конь Лаклана свирепо куснул его, пока оба рыцаря пытались обнажить мечи и остаться в седлах.
Кони закружили. Из правой подмышки Лаклана струилась кровь. Мореец подозревал у себя перелом ключицы. Он извлек меч и без особого толка обрушил на шлем здоровяка — хороший, но бесполезный удар.
Лаклан пошатнулся и вовремя подставил клинок, чтобы уберечь шею.
Некоторое время они обменивались ударами со всей посильной скоростью. Летели искры, и оба были ранены.
Скакун Лаклана кованым копытом лягнул коня сэра Кристоса в правую переднюю ногу, и та сломалась. Конь начал заваливаться. Игнорируя боль, сэр Кристос простер левую руку и латной перчаткой перехватил рабочее запястье Лаклана. Затем его конь рухнул, увлекая обоих наездников за собой.
К этому времени сэр Кристос остался последним бойцом Деметрия на сотню шагов окрест, который еще сражался. Воины остановились: одни нагнулись собрать добычу, другие стали смотреть, опершись на окровавленные топоры и мечи.