Разящий клинок
Шрифт:
Послышались крики. И утробные стоны.
Сэр Кристос взглянул на солнце, которое не сместилось за четверть часа.
«Что я здесь делаю? — подумал он. — Зачем сражаюсь с этими людьми? Все пошло наперекосяк! Мы же хотели спасти Морею».
На него смотрели. Его план был прост: дождаться, когда истриканцы окружат вражеский фланг, и только тогда атаковать. Гвардейцы, возможно, и падут под напором превосходящих сил — все же две тысячи человек, но потери будут таковы, что нарушится связь поколений, и фермы — сотни ферм — окажутся
Но если зайти ей с фланга, то она отступит, ибо там профессионалы. Они останутся жить, чтобы сражаться за нового императора. А его люди выместят злость на чужеземцах, что в центре.
— Стоять! — скомандовал он снова.
Деметрий чувствовал, что побеждает, а он даже не запятнал кровью меч. Он подозревал, что его родитель находился бы в центре, с пехотой. Или лично возглавил бы один из флангов.
Дариуш — во многих отношениях его лучший соратник, но человек докучливый, въедливый, не выбирающий выражений, когда критикует, — привстал в стременах.
— Фракейцы разбиты. Почему сэр Кристос не атакует через них?
Деметрий тоже привстал и уставился вдаль надолго — священник успел бы освятить хлеба.
— Отправляйся и вели старику наступать. Живо.
Он посмотрел направо и увидел, как рыцари — его лучшее приобретение — опускают забрала и готовятся атаковать нордиканцев, которых он боялся не меньше, чем другие страшатся болезни и смерти. Чужеземцы были слишком невежественны и не понимали, с кем связались, а потому вели себя с безрассудной отвагой — пусть сколько-то их погибнет, но он выиграет всю битву.
Центры были заперты. Как он и рассчитывал. Много людей погибло. А другие двинулись в наступление по их телам, не разбирая, живые или мертвые лежат под ногами.
Аэскепилес восседал в одиночестве на своем коне в пятидесяти шагах от эпицентра битвы, и казалось, что на него не падает свет — он не отбрасывал тени. Голова была чуть повернута влево. Он возвел четыре щита, все угольно-черные: круглый, квадратный и два наподобие рыцарских. Когда двигался он, двигались и они.
В чем бы ни заключалось его занятие, оно было намного зрелищнее остальной битвы. Молнии всех цветов и вовсе бесцветные искрились между щитами и били в точку далеко слева от неприятельского центра, в самом конце расположения так называемой компании, отряда чужеземцев.
В далекие горы катился раскат за раскатом и отражался грохотом, а люди гибли. Разорванные в клочья силами, постичь которые не могли.
Плечи Аэскепилеса поникли, затем расправились, как будто он занес огромный кузнечный молот — и вот он ударил вновь, на этот раз с обеих рук.
И снова смерть.
Аэскепилес затерялся в величественной фуге своего позаимствованного колдовства, на каком-то уровне в панике сознавая, что слишком расточительно расходует резервы. Пораженный неожиданной силой юного мага, который действовал слева.
Но это не имело значения, ибо его колдовство — небывалое, неприкрытое колдовство — близилось к апогею. Кульминация надвигалась без его участия; колдовство умножало себя само, как размножаются живые существа.
Как закипающий котел, который все медлит, если за ним следить...
Но следить ему было не нужно.
Студент — он определил юнца как старшего студента университета, исходя из его стиля наводить чары — создал весьма достойный световой клинок. Аэскепилес лишился двух щитов, а уголком сознания отметил, что сражение в центре развивается не совсем как положено.
«Если я поступлю как надо, они умрут все — обе стороны».
Но сначала умрут эти двое, опасные для него. Молодой, а потом старый.
Аэскепилес подступил так близко, что у Мортирмира не осталось шанса отразить нападение. Черно-зеленый топор сокрушил все четыре его тщательно сооруженных щита.
Джон Ле Бэйлли умер, сгорев в своем доспехе дотла. Умер Бент, которому выжгло легкие. Умер сэр Йоханнес. В мгновение ока отряд лишился целого поколения командиров и еще двадцати человек.
Но основная тяжесть удара пришлась на Мортирмира.
И удар был отведен.
Мортирмир не успел испытать потрясение.
«Отойди», — приказал Гармодий и, находясь в эфире, принял власть над телом и потенциальной силой Мортирмира. А также над всем остальным.
«Ты был всего лишь приманкой, — поведал он. — Теперь ты — шкура льва».
Между ним и Аэскепилесом возникла стена искрящегося белого пламени. Люди закричали, наполовину обгоревшие или застигнутые на границах мощного чародейства.
«А лев — это я».
Со скоростью большей, чем у мысли смертного, Гармодий направил заклинание обратно к источнику, как научил его Ричард Планжере. Он отказался проделать это с собакой, но сейчас...
Воздержавшись от колдовства, он последовал путем, который указал ему Шип.
А затем Морган Мортирмир остался один.
Руки Красного Рыцаря застряли под трупами, а на грудную пластину кто-то наступил. Хрустнуло ребро. А он лежал, беспомощный. Еще чей-то шаг — теперь жертвой стала его бронированная голень. Боль была нестерпимой, ущерб — ничтожным.
Он не мог пошевелиться.
Паника — слепая паника, проистекающая из беспомощности и близости смерти, — была рядом. Как и гибель. По детскому опыту он сбежал в свой герметический Дворец и стал ждать конца.
Время текло здесь иначе.
А когда есть время на размышления, паника отступает.
Посреди колдовской ротонды стояла новая статуя. Ротонда много месяцев пустовала, и он, глазея на нее, осознал, что привык пользоваться чужим разумом, который снабжал его заклятьями.
А затем понял, что и сам располагает ресурсами.