Разыскания истины
Шрифт:
442
своего рода умение, нужно представить себе вещи, обратные тем, которые вызывают и поддерживают это движение; это послужит отвлечением; если же мы хотим только иначе направить уже вызванные жизненные духи, то мы должны думать о вещах не обратных, а только отличных от тех, которые вызвали это движение;
и оно, несомненно, развлечет нас.
Но развлечение и отвлечение бывают большими или малыми, смотря по тому, большим или небольшим движением жизненных духов сопровождались наши новые мысли, а потому следует хорошенько заметить, какие мысли всего больше нас волнуют, чтобы в случае нужды представить их нашему воображению, обольщающему нас; и надо стараться приобрести такую сильную привычку к этого рода противодействию, чтобы в нашей душе не возникало больше движений, застающих нас врасплох.
Если постараться тесно связать мысль о вечности или какую-нибудь иную основательную мысль с сильными движениями,
Однако не следует воображать, что мы можем стать непогрешимыми или можем избежать всякого заблуждения такого рода противодействием; ибо, во-первых, трудно приобрести и сохранить привычку к тому, чтобы наши необычные движения вызывали в нас известные идеи, годные для борьбы с ними; во-вторых, — предположим, что она приобретена, — движения жизненных духов вызывают непосредственно те идеи, которые нужно побороть, и только косвенно те, помощью которых их нужно побороть, так что дурные идеи будут главными, а следовательно, необходимо более сильными, чем идеи побочные, и воля должна всегда противиться им; в-третьих, эти движения жизненных духов могут быть так сильны, что поглотят всю способность души, в ней не останется, если можно так выразиться, места для идеи побочной, способной произвести отвлечение жизненных духов, или же душа будет не в состоянии воспринять эту идею таким образом, чтобы рассмотреть ее с некоторым вниманием; наконец, столько частных обстоятельств могут сделать это средство бесполезным, что не должно слишком доверять ему, хотя и не следует также пренебрегать им. Постоянно должно прибегать к молитве, чтобы получить свыше необходимую помощь во время борьбы, и стараться между тем вызывать в своем разуме какую-нибудь столь основательную и сильную истину, чтобы путем ее победить самые сильные страсти; ибо я должен сказать здесь мимоходом, что и люди благочестивые часто впадают в те же ошибки, и это происходит оттого, что они наполняют свой разум множеством истин, отличающихся не столько силою, сколько блес-
443
ком, и способных скорее развлекать и раздвоять их разум, чем укреплять его против искушений; тогда как люди простые и малопросвещенные бывают верны своему долгу, ибо сделали себе привычной какую-нибудь великую и основательную истину, которая укрепляет и поддерживает их постоянно.
ГЛАВА IX
О любви и отвращении и их главных видах.
Непосредственно за восхищением следуют страсти любви и отвращения. Рассматривая предмет долго, мы необходимо открываем отношения, которые он имеет к нам или к какой-нибудь вещи, которую мы любим. Предмет, который мы любим и с которым, следовательно, мы связаны своею любовью, почти всегда представляется нам так же хорошо, как предмет, которому мы удивляемся в настоящую минуту, а потому наш разум, без труда и без больших рассуждений, делает сравнения, необходимые, чтобы открыть отношение, какое эти предметы имеют друг к другу и к нам, или же его извещают о том предварительные чувства удовольствия и страдания; тогда движение любви, которую мы имеем к самим себе и к любимому предмету, распространяется также на вещь, которой мы удивляемся, если познание или чувство представляют нам выгодным отношение, которое эта вещь имеет непосредственно к нам или какой-нибудь иной вещи, связанной с нами. И это новое движение души или это движение души, иначе определенное, вместе с движением жизненных духов и чувством, сопровождающим новое состояние в мозгу, вызванное этим новым движением духов, есть страсть, называемая здесь любовью.
Но если мы чувствуем некоторое страдание или открываем ясным и очевидным познанием, что связь или отношение к предмету, которому мы удивляемся, невыгодны нам или какой-нибудь вещи, связанной с нами, тогда движение нашей любви к самим себе и к вещи, связанной с нами, сосредоточивается в нас или направляется на эту вещь; оно не следует за созерцанием разума и не распространяется на объект нашего удивления. Движение ко благу вообще, которое творец природы непрестанно сообщает душе, влечет ее лишь к тому, что мы познаем или чувствуем как благое или соответствующее нашей природе, и потому можно сказать, что отказ души приблизиться или соединиться с предметом, нисколько ей не подходящим, будет своего рода произвольным движением, предел которого есть не сущее. И это произвольное движение души, вместе с движением жизненных духов и крови и чувством, сопровождающим новое состояние, вызванное в мозгу движением жизненных духов, есть страсть, которую
444
Эта страсть прямо противоположна любви, но не бывает никогда без любви; она вполне противоположна любви, ибо она разделяет, а любовь соединяет; она имеет пределом своим не сущее, а любовь всегда имеет объектом бытие; она противится природному движению или делает его бесполезным, любовь же отдается ему и делает его победоносным. Но она всегда нераздельна от любви; ибо если рассматривать зло, которое есть ее объект, в смысле лишения блага, тогда избегать зло — значит избегать лишения блага, т. е. стремиться ко благу, так что отвращение к лишению блага есть любовь ко благу. Но если рассматривать зло как страдание, тогда отвращение к страданию не есть отвращение к лишению удовольствия, потому что страдание такое же реальное чувство, как удовольствие, и, следовательно, не есть лишение его; но отвращение к страданию будет отвращением к некоторому внутреннему бедствию, а следовательно, нельзя иметь этого отвращения, не любя себя; наконец, зло можно рассматривать как причину нашего страдания или как то, что лишает нас блага; и тогда отвращение зависит от любви к самим себе или от любви к какой-нибудь вещи, с которой мы желаем быть связанными. Следовательно, любовь и отвращение — это две первоначальные страсти, противоположные одна другой; но любовь есть первая, главная и наиболее универсальная.
Часто в морали различают добродетели или виды любви к ближнему по предметам; но это запутывает истинную идею, какую должно иметь о добродетели; она зависит, главным образом, от цели, которую мы ставим себе; вследствие того мы не поступим подобным образом со страстями; мы не будем различать их здесь по предметам, так как один предмет иногда может вызвать все страсти и десять тысяч предметов могут вызывать одну и ту же страсть; ибо, хотя предметы разнятся между собою, они не всегда разнятся по отношению к нам и не вызывают в нас различные страсти. Обещанный жезл маршала Франции разнится от обещанного епископского посоха; однако оба эти знака отличия вызывают в людях честолюбивых приблизительно одну и ту же страсть, потому что они вызывают в разуме одну и ту же идею блага; но жезл маршала Франции — обещанный, данный, обладаемый, отнятый — вызывает совершенно различные страсти, так как вызывает в разуме различные идеи блага.
Итак, не следует увеличивать числа страстей, сообразно различным предметам, вызывающим их. Нужно допускать лишь столько страстей, сколько его побочных идей, сопровождающих главную идею блага или зла и изменяющих ее значительно по отношению к нам, ибо общая идея блага, или ощущение удовольствия, составляющего благо для того, кто его испытывает, волнуя душу и жизненные духи, вызывает общую страсть любви; а побочные идеи этого блага определяют общее волнение души и течение жизненных духов особым образом, таким, который приводит и дух, и тело в состояние, в каком они должны быть по отношению к созерцаемому благу, и вызывают, следовательно, все частные страсти.
445
Итак, общая любовь ко благу вызывает неопределенную любовь, которая есть лишь следствие себялюбия или врожденного желания быть счастливым.
Идея блага, которым мы обладаем, вызывает любовь к радости.
Идея блага, которым мы не обладаем, но надеемся обладать, т. е. которым, как мы думаем, мы можем обладать, вызывает любовь к желанию.
Наконец, идея блага, которым мы не обладаем и не надеемся обладать, или — что то же самое — идея блага, которым мы не надеемся обладать, не утратив некоторого иного блага, или идея блага, которого мы не можем сохранить, обладая им, вызывает любовь к грусти. Вот три простые, или первичные, страсти, имеющие объектом благо; ибо надежда, вызывающая радость, есть не эмоция души, а просто суждение.
Но нужно заметить, что люди не ограничивают своего существа самими собою, они распространяют его на все вещи и на всех лиц, с которыми, как им кажется, выгодно соединиться. Поэтому следует предположить, что они некоторым образом обладают благом, когда этим благом пользуются друзья их, хотя сами они не обладают им непосредственно. Следовательно, когда я говорю, что обладание благом вызывает радость, я понимаю под этим не только обладание или единение непосредственное, но и всякое другое, ибо мы естественно чувствуем радость, если те, кого мы любим, имеют в чем-либо удачу.
Зло, как я уже сказал, можно рассматривать в трояком смысле:
или как лишение блага, или как страдание, или, наконец, как нечто, что причиняет лишение блага или вызывает страдание.
Взятое в первом смысле, идея зла есть то же, что идея блага;
которым мы не обладаем, и потому, очевидно, эта идея вызывает грусть или желание, или даже радость; ибо радость возникает всегда, когда мы чувствуем, что избавились от лишения блага, т. е. когда обладаем благом. Следовательно, страсти, относящиеся ко злу, взятому в этом смысле, те же самые, что страсти, относящиеся ко благу;