[RE]волюция. Акт 1
Шрифт:
Он махнул Бернту и тот с облегчением опустил руку. Стараясь как можно увереннее держаться на ногах, парень отошел к барной стойке в целях найти опору. Бранд похлопал младшего брата по спине, беззвучно хваля за хорошую работу.
– Веришь ли ты в судьбу, Палатем? – спросил громила, харкнув сгустком крови на без того испачканный мраморный пол.
– Разумеется.
– Все мы заложники одной истории, где каждый шаг подчиняется определенным обстоятельствам.
Говорил он с паузами, пытаясь восстановить дыхание, но сочившаяся широкими полосами кровь изо рта и надрезов в икроножных
– Зачастую эти обстоятельства кажутся нам чем-то невероятным. Преждевременное рождение, столкновение на дороге, выигрыш в лотерее, подвернувшийся случай, внезапная кончина… Суть в том, что мы, люди – верующие и всему происходящему наш разум дает одно единственное объяснение. «На всё воля Фортуны»… но так ли это?
– Глупо тратить драгоценные мгновения угасающего бытия на пустые философские изречения, – между делом вставляет Палатем.
– Мы ищем оправдание всему в обстоятельствах, называемых судьбой или, вернее, божественным замыслом, – продолжал незнакомец. – И я снова позволю себе вернуться к вопросу: веришь ли ты в судьбу и Бога, по чьей воле она пишется?
Палатем выпрямился, отрывая клинок от пола. Легким движением руки мужчина сделал неполный взмах оружием, и меч растворился в воздухе чёрной дымкой.
– Вера, как наследственность в тридцать три поколения, неискоренима, – ответил Палатем.
– Истинно. Человечество неизменно верует в судьбу.
Позади стоящий Бранд окликнул босса и постучал пальцем по запястью, напоминая о времени.
– Удариться в размышления – заманчивое занятие на досуге, но, как ни печально, часы не останавливают ход. Ответь, что привело тебя и каким образом то, что мне дорого, связано со всей этой божественной комедией?
Незнакомец мерзко захихикал, обнажая окровавленные зубы в отвратительной улыбке.
– Этот ребенок… – начал он.
От сжавшихся кулаков кожаная ткань перчаток Палатема угрожающе скрипнула.
– … он так невинен. Ты пытаешься его уберечь от всей грязи, в которой добровольно тонешь и тянешь за собой других, но ведь сам понимаешь, что рано или поздно мальчишка погрязнет в крови не меньше вас. Быть с тобой равнозначно становлению грешником.
– Заткнись, – тихо скомандовал Палатем.
– История помнит своих палачей, срамя их жизнь в летописях клеймом разрушителей. Но разве не им ли, великим и внушающим страх в сердца тысяч, мы обязаны очищением, строем нового уклада на руинах павшей эпохи? Война – двигатель прогресса. А ведь каждый угнетатель, как и мы с тобой, когда-то был невинным дитя, мечтавшим усовершенствовать этот грешный, ни на что негодный мирок.
Бернт и Бранд заметили образовывающуюся дымку в руке босса.
– Подумай. Разве может быть прекраснее каратель, чем юное и нежное создание? Совсем скоро человечество узрит, как казнь покажется ему слаще, чем сахар. Признаюсь честно, я завидую им, ведь миру доведется стать свидетелем грандиозного падения. Разве только во имя светлого будущего… но я могу ему помочь…
Вновь образовавшийся клинок с ликорисом разрезает
– На всё воля Фортуны, – сухо вымолвил Палатем.
Бранд и всё еще восстанавливающийся Бернт переглянулись – сколько бы босс не убивал, каждая расправа в его исполнении наводила ужас.
Между тем Палатем с верным оружием в руках не спеша направлялся к Канги, забившемуся в угол за барной стойкой. Нет, о нём никто не забыл – просто мафиозная троица была уверена, что он никуда не сбежит, а потому бесполезно стараться его удерживать насильно.
На глазах братьев, словно избитый в конец жизнью охотник в страхе цеплялся то за одну, то за другую полку, пытаясь встать на ноги. Так он, вероятно, надеялся расширить расстояние между собой и Палатемом, от которого, несмотря на бесстрастную холодность в лице, исходил дьявольский гнев. Тщетные попытки Канги прилипнуть к торцу столешницы, до боли упёршейся в спину, в итоге ни к чему не привели.
Одним движением руки Палатем схватил за ворот зажмурившегося в испуге очкарика и прижал его к полкам с выпивкой. Стеклянные стеллажи задребезжали, а буквально в нескольких сантиметрах разбилось две бутылки, между прочим, с дорогим Люмениским вином пятидесятилетней выдержки.
– Ах, почему от тебя всегда столько проблем? – вздохнул Палатем, сжимая пальцами горло охотника.
– П-подожди! Я з-знаю, ты злишься, но п-позволь мне всё расставить по своим м-местам! – умолял Канги.
Ему не хватало сил не то, что одной, обеих рук, чтобы хоть на миллиметр отдалиться от мёртвой хватки.
– Назначил встречу, предупредил, что явишься не один. Я согласился. Но потрудись-ка объяснить, почему твой, как ты выразился в письме, «помощник» оказался мерзотой с извращенной философией?
– Не мог бы ты отпустить, а то…
Палатем только сжал пальцы сильнее.
– Хорошо-хорошо, я так скажу! Он появился два дня назад, как гром среди ясного неба. Сказал, что у него есть предложение, от которого невозможно отказаться, – говорил Канги, – Но я вот уже одиннадцать лет ничем подобным не занимаюсь, с того самого дня, когда нашёл мальчишку. Если бы в тот момент ответил согласием, может, избежал бы… В общем, получил я сполна, как видишь.
– Что за предложение?
– Этот урод втирал мне о судьбе, божественном летописании, о перерождениях – я так и не понял, к чему всё это. Но потом он вдруг припомнил мне день нахождения твоего мальца, будто ребенок – последний, оставшийся в живых сосуд крови северного титана. Что его судьба карать грешников.
Канги, не ожидая, что его отпустят, едва ли не падает обратно на пол, когда Палатем, наконец, высвобождает его из захвата. Скривившись, очкарик трёт алеющий ореол на шее. Из глотки вырывался хрип с неровным дыханием и периодическим сухим кашлем.