Реабилитация. Путь к выздоровлению
Шрифт:
— Давай.
— Это больше, чем хлебница?
Смех, похожий на бульканье, вырывается из меня. Двадцать Вопросов. Мы еще раз обнимаемся. Немного дольше, чем следует.
Потом я смотрю, как он уходит.
Наш кофе стоит нетронутым с несколькими последними следами пара, плавающими над черной жидкостью.
АКТ V
СЦЕНА 2
Я возвращаюсь в приемный покой. Моя сестра бросается ко мне и обнимает. Мы все — руки
Мои бабушка и дедушка тоже там. Они жестом предлагают мне сесть рядом с ними.
Сестра отпускает меня. Я сажусь через два сиденья от них.
— Дженезис, ты в порядке? — спрашивает бабушка.
И вот мы снова возвращаемся к этому вопросу. А, может, все, что случилось, еще не вполне дошло до меня. Думаю, я довольно успешно справляюсь с задержанными ответами. Ты в порядке? Нормально ли быть в порядке, когда на прошлой неделе было следующее:
1. Аборт
2. Расставание
3. Попытка самоубийства
4. Расставание, часть вторая
И где-то внутри всего этого я встретила другого парня. Что это за Вселенная? Где я приземлилась?
— Дорогая, там была записка, — говорит бабушка. А я об этом даже не подумала.
— Где она?
Мне очень хочется встать. Но я борюсь с этим желанием.
— В данный момент — у полиции.
Полиция. Вчера вечером были полицейские. Задавали очень много вопросов. Хотели знать каждую деталь. Тем не менее, прошлой ночью не было никаких подробностей. Только инстинкты.
— Что там было написано?
Она смотрит вниз. Вниз, вниз, вниз на свои колени и начинает трясти и тянуть свой свитер вверх с двух сторон от лица. Она с чем-то борется. И выглядит это так, будто это что-то, с чем она борется, пытается выцарапать свой путь из нее, путь, который она крутит и дергает. Мой дед одной рукой берет ее за руку, а другой — обнимает сзади. Обнимает и держит, пока она не прекращает. Я еле сдерживаю слезы в горле. Элли падает на пол и зарывает голову мне в колени.
— Я хочу, чтобы ты знала следующее: когда и если ты увидишь эту записку, ничто из этого не является твоей виной. Ничто из этого.
— Что там написано?
— Дженезис, здесь нет твоей вины.
Элли обхватывает мои ноги руками. Она смотрит на меня, подбородок на моем колене, глаза широко открыты.
— Она написала, что на этот раз ты будешь готова принять все на себя. На этот раз ты не будешь так сильно нуждаться в ней.
На этот раз.
Бабушка только что произнесла то, что не говорил никто из нас. Никогда. То, что мы все так крепко держали в себе закопанным.
В этот раз означает, что это был последний
И все это знали.
— В первый раз, когда она попала в больницу, мы должны были оказать ей необходимую помощь. Ты была слишком молода. Ответственность не должна была лежать на тебе.
Бабушкины серые глаза покраснели, а макияж размазался на морщинках ее кожи и внизу, у кончика носа.
— Она нуждалась во мне.
— А ты нуждалась в нас. Больше. Мы попытались вытащить ее из психушки. Наверное, слишком рано. Но ради тебя мы позволили, чтобы это произошло.
Я хочу выйти отсюда. Нет сцены справа. Нет сцены слева. Только прямо, через зал, через публику, наружу, чтобы дышать, чтобы солнечный свет ударил по мне и напомнил, что иногда из сценария можно вырваться. Иногда приходится. Но сейчас мне нужно быть здесь, в нем. До конца.
Сценарий все это время был: не попыткой самоубийства, не попыткой самоубийства, не попыткой самоубийства, просто плохой реакцией на таблетки. Она не хотела покидать нас, но все равно мы должны были бороться, чтобы удержать ее.
— Это наша вина. Мы бросали ее так много раз... — она задыхается от своих слов.
Элли все еще сидит на полу. Слушает. Ждет.
— Бабушка, — говорю я.
— Так много раз. Мы совершили столько ошибок.
Какая-то часть моей суровой бабушки растаяла, и все, что я вижу, это ее сердце. Гигантское сердце, плачущее и истекающее кровью в приемном покое.
— Когда она была беременна тобой, Джен, мы могли бы помочь тогда. Кто знает, может, все было бы по-другому. Кругом.
Я стараюсь глотать, но слюны нет, только воздух.
Тогда я позволяю всем этим словам осесть вокруг нас.
* * *
Когда через несколько часов, наконец, приходит доктор, мы все спим. Здесь Делайла и тетя Кайла, и мама Уилла, Бренда. Мы все вскакиваем. Мы все волнуемся. Нашу кожу покалывает в ожидании.
Она очнулась.
И она хочет меня видеть.
АКТ V
СЦЕНА 3
Сердце моей мамы бьется. Я слышу это на мониторе. Ее руки покрыты синяками от того, что у нее все время брали кровь. Ее тело полно активированного угля, чтобы поглотить яд. Она дышит самостоятельно. Ей нельзя есть, но она подключена к КАПЕЛЬНИЦЕ.
Я убираю волосы с ее глаз, и она открывает их. Когда она смотрит на меня, я наблюдаю за ее увяданием. Я видела в фильмах, как люди в больнице ложатся в постель к пациенту, и это все, что мне хочется сделать. Прижать ее хрупкое тело к себе. Чтобы соединить наши сердцебиения. Но я не делаю этого. Я глажу ее волосы и плачу, как будто стою над ее гробом.
— Мамочка.
— Джен-Джен.
— Привет.
Она улыбается, но выходит какой-то хмурый взгляд. Я вижу боль, пульсирующую в ее коже.