Реабилитация
Шрифт:
– Извини, конечно, не повторится, я просто вспомнил о Марине, и мне стало так грустно.
Каждое мое слово сочилось желчью и попадало четко в цель. Виктория Юрьевна, милая, иногда через боль проще осознать, что же с вами происходит.
– Отлично.
А девочка умела драться. На секунду представил ее на льду. Именно с таким характером становятся чемпионами.
– Отлично.
Передразнил я, и как ни в чем не бывало, открыл крышку ноутбука, тем самым показывая, что разговор окончен. Впервые с ней, я ощущал себя
Девушка фурией вылетела за дверь, хлопнув ей так, что штукатурка над дверью пошла трещиной.
Телефон завибрировал, звонил брат.
– Дим, привет. Как мать?
С ходу выпалил я, прерывая ход его новостей.
– Мать переживает, но держится. Игру смотрел?
– Спрашиваешь! У вас отлично выходит играть и без меня.
– Брось! Лучше расскажи как лечение? Как та строгая девушка врач? Как она тогда Кисляка отшила, прелесть!
Пальцы непроизвольно сжали трубку до хруста. Это ненормально так ревновать человека, который никогда принадлежать тебе не будет.
– Терпимо, братух. Береги мать, мне пора на процедуры.
Отключился первый. Брат слишком хорошо меня знает, и мог заподозрить, что я чего – то недоговариваю.
Отшвырнул аппарат и рухнул в постель. Какое же это омерзительное чувство, ощущать себя беспомощным! Пошевелил ногой, все еще дико больно.
– Пять, - по привычке прошептал я.
Девочка дрессировала меня, как ручную крысу. И это уже было слишком. Я капитан, я привык все держать в своих руках. Взрослая, сильная, самостоятельная?
Да и черт с ней!
Я о многом хотела поговорить. Но знала, что ему будет больно. Поэтому я зарыла это в себе – пусть мне будет больно.
Джонатан Сафрон Фоер.
С руки стекала кровь, я с силой ударила ей о стену. Идиотка, фирменная идиотка у которой напрочь отсутствует врачебная этика. Это ж надо было придумать заснуть с ним.
Поднявшись в комнату, я сразу рухнула на кровать, как подкошенная. Тело было ватным, и каким – то перегруженным. Сил не было, словно меня высосали через трубочку. В голове гудело, болели губы, руки, ноги, все тело.
Мне было страшно. Впервые за столько лет, мою грудь вновь сжимали липкие паучьи лапки страха. Я боялась потерять себя, потерять уважение учителя, потерять доверие своих пациентов. Если чувства выглядят так – вытесняя тебя, и забивая с ног до головы сладкой ватой, то в топку их такие чувства.
Я не знала, что делать. Звонить Вознесенскому не вариант, я не желала испачкать светлого человека такими странными чувствами. Маме? Я точно знала, что она ответит – конечно же, девочка, люби, если любится. Ведь она была всегда и во всем за меня.
Подруг у меня не было, у красивых женщин вообще не бывает подруг, а если эта женщина еще и умная, то это конец всему. Таких женщин боятся как огня. Мужчины за то, что опасаются обжечься, а женщины, боялись
Как это, иметь свою команду, любой из которых готов прийти тебе на помощь? Пожалуй, так бывает только у искренних и добрых людей. У людей способных вести за собой и вызывать доверие. А я же самостоятельно отгораживалась от рук помощи протянутых мне, кем бы то ни было.
После ухода отца, я надломилась. Пятилетней девочке сложно осознать, что вот он был у тебя, а потом наступает вечер, ты слышишь их крики и хлопает дверь. Минуты тишины и маминых рыданий. Твоя жизнь переворачивается, и ты начинаешь видеть мир под другим углом. Мир, искаженный осколками от стекол твоей розовой с блестками мечты. Издевательства в школе, ведь отца нет, чтобы заступиться. И ты учишься драться сама, уметь бить словом, взглядом, делом. И ты взрослеешь с ощущением дикой пустоты. Которую ничем не заполнить, которую можно лишь схоронить, лет через восемьдесят самой с собой в могиле.
Мама всегда повторяла, что однажды кто-нибудь обнимет тебя так крепко, что все сломанные кусочки соберутся воедино.
Не собрались мама, а все стало только еще хуже!
– Да?
Николай Константинович ответил на третьем гудке.
– Добрый вечер, как вы?
– Вика? Что – то случилось?
Посмотрела на часы, какой же вечер, уже пятнадцать минут первого ночи. Стало стыдно еще больше, и захотелось нажать на отбой.
– Вика?
– Да, я хотела поговорить о Егоре Щукине.
– Я слушаю.
Минута тишины, минута на то, чтобы прийти в чувства и как можно лаконичнее объяснить свою проблему.
– Я больше не могу заниматься с парнем.
– Почему, я могу узнать?
Между нами холодно, очень холодно. Зимняя стужа. Учитель не приемлет слабости с моей стороны. Нельзя отказываться от начатого дела. Мы в ответе за тех, кого приручили.
– Да, у меня не получается.
– Причина?
Откашливаюсь. Горло сушит, и говорить становится все сложнее.
– Не можем найти общий язык.
– Это реальная причина, Вика?
Врать не хотелось, да признаться, я и не умела.
– Нет, не все.
– Говори, девочка моя. Я сделаю все возможное, чтобы понять тебя.
– Я влюбилась в парня, Николай Константинович. И это мешает мне рассуждать здраво о его здоровье. Понимаете, почему я не могу, заниматься им?
Учитель какое – то время помолчал. Я испугалась, что вот он момент – я разочаровала его окончательно и бесповоротно.
– Виктория, порой я забываю о том, что ты еще так юна, девочка моя. Но я искренне рассчитывал на то, что ты понимаешь, что любовь не помеха к исцелению. Любить или нет мальчика, дело твое и сугубо личное, а вот вылечить его можешь только ты. Парень привязался, и заменить тебя сейчас другим или другой оттолкнет парня. Понимаешь о чем я?