Реальная жизнь
Шрифт:
– Например, как этот набор, – согласилась я. – Вещи показывают людям, кто ты такая. Можно носить одежду, которая отражает твою индивидуальность, окружать себя предметами, которые ты считаешь красивыми. Без этого ты пустое место, чистая доска. Лежишь в упаковке и ждешь, когда наконец с лица сдерут пластик.
– Тебе бы рекламу сочинять, – сказала Лори.
Я уж не стала добавлять, что нищенская жизнь – ее добровольный выбор. Ее писательское рубище всегда было тщательно продумано, и на вечеринки она, конечно, так не одевалась. Большую часть денег, которые ей удавалось заработать, она тратила на красивые шмотки. «Что толку покупать вещи, которые долго не проживут», – говорила она. Мне казалось, она, сама того не сознавая, цитирует свою мать, и на мгновение сквозь внешнюю оболочку проглядывает человек,
– Кстати о вещах, – проговорила она. – Пожалуй, возьму-ка я вот это, надену сегодня. Ты ничего не хочешь?
– В любом случае все это придется обрабатывать. После того, как нас блохи покусали.
– Ой, да.
Мы вернулись наверх. Лори начала собираться.
– Точно не пойдешь? – уточнила она.
– Не могу. Пить все равно нельзя. Репетиции важнее всего.
Лори дома не сиделось. Она выросла в Лондоне и всюду выглядела своей: и на дискотеке в стиле девяностых в клэпхемском клубе с липким полом, и на поэтическом «слэме» в шордичском подвальном баре, и на вечеринке в Ноттинг-Хилле, которую устроил на крыше родительского дома богатенький знакомый знакомых. До того как я переехала в Лондон, мне казалось, что это некое цельное место с одним внятным свойством. И я думала, что это свойство прилепится ко мне и я автоматически стану одной из тех, кого мои родители пренебрежительно называют «эти лондонцы». Но Лондон, который показала мне Лори, не был единым. Путаный, несвязный, хаотичный, он постоянно расширялся, а я оставалась самой собой. Иногда мне это нравилось – ощущение полной неопределенности, возможность сыграть любую роль. А иногда, болтая с очередным типом, которого я видела в первый и последний раз, в очередном баре в очередном закутке Лондона, названия которого я даже не знала, мне казалось, что я не в городе, а в лабиринте. И Лори водит меня по закоулкам, а выбраться в его центр я никогда не смогу.
– Ты, кстати, завтра в отеле работаешь, да? – спросила я. – Я свободна в пятницу. Можно к тебе зайти? Когда ты заканчиваешь?
– Думаешь, я не заметила, что в последнее время ты гораздо охотнее стала там зависать? – отозвалась она. – Еще как заметила!
– Не знаю, о чем ты, – сухо ответила я.
Она права. Даже менеджер Малкольм, который всегда горячо одобрял, если мы оставались пропустить по бокальчику, когда смена заканчивалась, – единственная гарантия, что в баре будут хотя бы две девушки одновременно, – начал отпускать ехидные замечания: «Нравится моя выпивка, девчонки? Надеетесь склеить ухажера?»
– Да не жди ты, что он объявится! Сама себе голову морочишь! – сказала Лори. – Мужики исчезают только так. Был, и нету. Сначала поют в уши: я никогда ни к кому такого не испытывал – и тут же шлют сообщение типа «куча дел, может, выпьем кофе в следующее воскресенье, часика в четыре?» – и ты такая: «ладно, пиши ближе к делу», – и все, ищи-свищи. Это же Лондон! На случайную встречу можно не рассчитывать. Он для тебя все равно что умер – с той только разницей, что не умер, а просто трахается с кем-то другим.
Я сменила тему: спросила, куда она собирается и кто там будет.
Когда Лори ушла, я вернулась в свою комнату и задернула занавески. Время еще не позднее, но за окном уже черно. Скоро ноябрь, с каждым днем темнеет все быстрее, и возникает ощущение, что теперь ночь будет наступать все раньше, пока тьма не воцарится навсегда. Лори права. Я в последнее время сама не своя. То ли из-за постоянной темноты, то ли из-за холода – но он стал занимать слишком много места в моих мыслях, а я и не пыталась сопротивляться. Без конца фантазировала, как он увидит меня в особо привлекательном или эффектном свете, пока самой не наскучило. Я выстраивала этот сюжет, разгоняя синапсы в мозгу, и с каждым новым повторением он становился все реальнее, разрастался и отвердевал, пока не превратился в часть моей жизни. Я пыталась представить себе, что он делает по вечерам. Наверное, встречается с другой девушкой. С девушкой, которая точнее попадает в ту ноту, на которую я нацелилась, – где-то между «я серьезно» и «да я шучу». С девушкой, которая берет такси, когда идет дождь, и пьет коктейли с непроизносимыми названиями и привкусом богатства. В ее смехе слышится что-то жестокое. Я видела их свидания как наяву. Видела, как она и ее равнодушие
Но Лори ошиблась: в следующий раз, когда я пела, Макс пришел. Появился к концу выступления и сел за столик в углу. Я старалась держаться так, словно не заметила его. Продолжала петь, покачивая бедрами и поводя плечами, и, с одной стороны, радовалась, что он здесь и видит, как все на меня смотрят, а с другой – чувствовала себя марионеткой на ниточках, которая дергается, подражая естественным движениям человека, но все равно получается не то.
Когда выступление закончилось, я подошла к нему и поздоровалась. Я ждала, что он встанет, поцелует меня в щеку или еще что-нибудь в этом роде, – но он не шелохнулся. Сидел и смотрел, чуть улыбаясь, и я внезапно подумала: черт, а что, если он явился вовсе не ради меня? Просто зашел выпить, надеялся, что я не стану его беспокоить, или вообще забыл о моем существовании. Но тут он сказал:
– Ты, наверное, ждешь, что я стану рассыпаться в похвалах?
Отличная возможность для меня проявить остроумие. Я покрутила эту мысль в голове и отбросила.
– Ну, разумеется, – ответила я. – А зачем, ты думаешь, я подошла?
Он улыбнулся. Я даже не сомневалась, что он знает, как много я о нем думала.
– Пойдем?
Только на улице я поняла, что даже не спросила куда.
Шел дождь. Сити напоминал декорацию для кино: тротуары вычищены до блеска, кругом ни души – можно снимать новый дубль. Чувство было такое, будто мы не на настоящей улице, а в каком-то очень похожем на нее месте, и трудно поверить, что наверху и вправду небо. Как ни всматривайся, ни звезды не увидишь.
Макс даже не пытался завести разговор, и я болтала обо всем подряд, потому что молчание меня пугало. О джазе и о том, какие ностальгические чувства он во мне пробуждает. Хотя ностальгия эта ложная. Джаз вызывает в моей душе тоску о том, чего у меня никогда не было. Тут я забеспокоилась, не слишком ли разоткровенничалась, и попыталась перевести все в шутку: так запах рождественской елки, ляпнула я, всегда заставляет меня скучать по Рождеству «как в детстве», хотя праздник-то был полное дерьмо. Я слушала, как мой голос льется и льется, и думала: боже, неужели со мной настолько скучно? Почему я не могу придумать ни одной интересной темы для разговора? Почему он до сих пор ничего не сказал? А он лишь улыбался и шагал на некотором расстоянии от меня, засунув руки в карманы.
– Сюда, – сказал Макс.
Мы свернули в переулок, и тут он прижал меня к стене и принялся целовать. Я тут же забыла, что собиралась сказать. Аргумент был настолько убойным, что вымел из головы все подчистую и ответить мне было нечего – остался только жар его губ, пальцы, вцепившиеся в мои, шершавость под костяшками, прижатыми к кирпичу. Когда он оторвался от меня, улыбка у него была многозначительная – вот, смотри, что я творю по твоей милости, – и я пожалела, что не пила. Он-то выпить успел. Привкус алкоголя ощущался на его языке.
Макс сказал: «Пойдем», и я последовала за ним в здание на углу. Я не сразу поняла, что это дом, в котором он живет. Уж очень он был похож на офисное здание. Стеклянный фасад, за стойкой человек в черном, яркие лампы.
В лифте он целовал мою шею и расстегивал пуговицы пальто. Шарил руками под блузкой. Я чувствовала себя пьяной, хотя пьяна не была, – голова кругом, море по колено. Мы вышли на девятнадцатом этаже: мягкое освещение, как в дорогом отеле, и стерильный запах гостиничного лобби. Он открыл дверь в квартиру, впустил меня внутрь – и передо мной открылся вид. Вид, от которого у меня дух захватило. За стеклянными стенами простирался город. Он манил к себе, и я двинулась навстречу, не сводя с него глаз. Лондон в миниатюре – с такой-то высоты. Сияющий купол Святого Павла, тут и там пучки небоскребов, темная полоса реки.