Red is my favourite colour
Шрифт:
Я невольно подумал об Амелии. Как она будет ходить без мантии и шарфа? Помнится, тогда в Фелдкрофте, когда мы шли на станцию, она постоянно куталась в волосы. Похоже, эта растяпа потеряла шарф где-то в Высокогорье или в катакомбах, когда они с Натти искали приключения на свои задницы.
Я недовольно покосился в сторону забора, где Оминис, Натсай и Поппи о чём-то живо общались, активно жестикулируя и смеясь. Пламя ревностной злости теперь перекинулось на друга. Он меня пришёл поддержать или общаться со своей этой… придурошной?
— О чём болтаете? — я постарался скрыть
— Мы… да ни о чём, об учёбе! Ну, нам уже пора, на ужин опаздываем. Пока! — Натсай схватила Поппи под локоть и повела прочь от поля.
Оминис растерянно помотал головой из стороны в сторону, а потом уныло и разочарованно вздохнул.
— Ты, Себастьян, как всегда вовремя! — слегка раздражённо процедил он и тоже вознамерился пойти в сторону школы, но я остановил его, потянув за капюшон мантии.
— О чём вы разговаривали? Не пытайся увиливать, я видел — у Натсай всё на лице написано. — Я подозрительно сощурился, пытаясь различить эмоции Оминиса.
— Мы обсуждали письма Амелии. Скоро должен прийти ответ. — Он сделал многозначительную паузу. — Но ты же не захотел писать.
Я разжал пальцы, которые держали капюшон, и устало потёр лоб. Да, вчера вечером они собирались у фонтана, договаривались о том, чтобы написать Амелии письма, спросить, как у неё дела, и когда она возвращается. Я наотрез отказался, потому что глупее ничего не слышал! Зачем мне писать ей письмо, если через пару дней всё смогу сказать лично? Да и вообще, о чём там писать? Пустая болтовня про учёбу, погоду и прочую чушь меня совсем не интересует, а обо всём важном лучше говорить с глазу на глаз. Да она бы и не ответила мне, может, даже читать бы не стала. Ясно же, что она меня избегает, в очередной раз только выставлю себя дураком, да и всё.
Теперь же, услышав о том, что скоро должен прийти ответ, мне нестерпимо захотелось узнать, что же она им напишет, и что самое главное, когда вернётся?
Вчера точно что-то случилось, и я всё это время не находил себе места. Вечером выловил Амита — его телескоп стоял в подсобке разобранным, готовый к чистке, и мне пришлось умолять почти на коленях, чтобы он снова его собрал и посмотрел, что произошло с Амелией.
Я ещё ни разу не видел его таким злым, как когда он, посмотрев в телескоп и проведя какие-то ещё ритуалы, убедился, что ничего не произошло, и всё совершенно нормально, кроме, как он сказал, «может быть, лёгкого недомогания»! Ничего себе «лёгкое недомогание», и это из-за него меня вчера так трясло? У Амелии разболелась голова от городской суеты, а я чуть с ума не сошёл? Какая чушь! Я разозлился ещё и на Амита, и теперь он ходил весь нахохленный, как болтрушайка, и не разговаривал со мной.
Чей-то звонкий, но чуть хрипловатый голос выдернул меня из омута воспоминаний, и я совсем близко увидел шалопайскую ухмылку Саманты, а впереди удаляющуюся спину Оминиса. Раскрыл было рот, чтобы позвать его обратно, но Дейл развернула меня к себе и, сложив руки в замок, повисла на моём плече. Я недовольно покосился на неё и продолжил убирать метлу в чехол.
Она что-то щебетала на ухо, но я даже не пытался слушать — мои мысли были полностью
Ветер с новой силой взметнул подёрнутые первой желтизной листья, и Саманта прижалась ближе, прячась от холода. Нет, со стипендии куплю Амелии мантию в Хогсмиде и какой-нибудь шарф потеплее. А перчатки попрошу у Оминиса на день рождения, благо он совсем скоро.
Сзади послышались голоса, и я повернул голову, увидев команду противника, направляющуюся к школе. Где-то в толпе семенила Анна, а за ней размашистым шагом шёл Чарльз с таким видом, будто он враг всего человечества. Похоже, парень где-то оплошал. Я ухмыльнулся и вдруг поймал пристальный взгляд зелёных глаз.
Уизли.
И чего он так смотрит? Только сейчас я в полной мере ощутил тянущую вниз тяжесть на руке.
Саманта.
Она обвилась вокруг, как змея, и щекой прижалась к плечу. Я с вызовом посмотрел на Уизли, всем своим видом приказывая ему испариться.
Точно так же он смотрел и в понедельник, когда Саманта всё-таки пришла на тренировку, ведь я, дурак, сказал, что не против! Она постоянно ошивалась рядом и в перерывах подбегала с бутылкой воды и полотенцем.
Не дай Мерлин он что-нибудь об этом взболтнул в своём идиотском письме Амелии…
***
Остаток дня я провела в кровати, отчаянно борясь с хандрой и плаксивостью, которые то и дело манили в свой плен. Вечером начался дождь, и настроение ухудшилось ещё сильнее. Я закрылась в комнате и не показывала оттуда носа, пока профессор тщетно уговаривал меня спуститься вниз и выпить со всеми чаю.
Я исписала дневник от и до своими гневными комментариями насчёт Себастьяна и Саманты. Тетрадь уловила моё настроение и постоянно фыркала и показывала язык — будто бы поддерживала во всём написанном.
Не помню, как уснула, но с первыми лучами такого желанного солнца встала бодрая и на удивление весёлая. Корбатов настаивал, чтобы я ещё хотя бы день провела в постели, но я была непреклонна: не хотелось, чтобы Спэвин думал, что я и правда слабачка. Ничего, уже оклемалась и вновь готова к тренировкам. К тому же мне не терпелось отправить письма друзьям.
Когда я появилась в кабинете министра, то не поверила своим глазам: там стояли манекены, а сам он учтиво справлялся о моём самочувствии и даже предложил чаю. Я с опаской и прищуром наблюдала за ним.
— Хотите изобразить интерес? Для чего? — я не решалась сделать глоток — вдруг он решил меня отравить?
— Ну что вы так! — он раздосадованно всплеснул руками. — Я же от всего сердца! Ну простите меня, старого дурака.
Он уселся в своё излюбленное кресло и по-цыплячьи вытянул шею, чтобы одними губами отхлебнуть из чашки. За воротом накрахмаленной рубашки показался еле заметный шрам, похожий на те, которые остаются после древней магии. Я хмыкнула, тотчас поняв, в чём секрет смены настроения и тона беседы. Теперь спокойно отпила чаю и расслабилась, мысленно благодаря профессора за то, что заступился, хоть и не одобряла такие методы. В любом случае Спэвин сам напросился: вроде взрослый человек такого статуса, а сам отыгрывается на ребёнке, как какой-то трус.