Река с быстрым течением
Шрифт:
— Н-да, — невпопад вставлял Игнатьев, — с кривыми ногами, конечно.
— Но есть, брат, и другая закономерность: если у нее ноги более пышные к бедрам, она слабовольна, сластена по натуре и устоять не способна. Таких обычно берут грубо…
Погружаясь в опьянение и в нем легко пребывая, Игнатьев полуспал; он смотрел в окно, а иногда натыкался взглядом на приятеля — смотрел. Люди меняются. Шестоперов был когда-то весельчаком, боевитым малым, но неудачно женился, что обнаружилось совсем скоро: через полгода или даже меньше того жена сбежала с геологом.
— Пойду, — сказал Игнатьев и встал.
Он двинулся к выходу, а давний приятель, в меру свихнувшийся от холостяцкой жизни, провожал его до лифта.
— Посиди еще, — попросил Шестоперов.
— Не могу — к десяти надо быть дома.
— Жена ждет? — И Шестоперов печально и завистливо сглотнул ком в горле.
Игнатьев не ответил.
Вернувшись домой к десяти, Игнатьев постоял у подъезда, а потом стал ходить вокруг дома. Сыпал снег. Ждал Игнатьев недолго — врач в свитере и с лыжами на плече уже шла ему навстречу.
Ценя чужое время, Игнатьев сразу же стал ей рассказывать:
— Сима ходит. И работу не бросает… Не жалуется вроде бы.
В интонации голоса он всегда хранил для себя надежду, пусть малую.
— Да, да, — кивала головой врач, — это известный период. Это хорошо известный период. Он-то и говорит о близком конце.
Они постояли на морозе минуты три.
— …Но у нее нет болей.
— У нее есть боли — не очень пока сильные, она вчера мне жаловалась. Я ей дала таблетки с опием, она, конечно, про опий не знает.
Врач добавила:
— К счастью, если тут уместно о счастье, у вашей жены сильная воля.
Врач глянула на лыжню, которую присыпало снежком. И теперь Игнатьев должен был сам и первый заметить, что мороз и что она-то в свитере да ведь и лыжи-то держит.
— Спасибо вам.
— Не за что, — врач вздохнула. — За здоровьем следить необходимо, все на волоске висим.
Она закрепила ботинки и двинулась по лыжне быстрым, бодрящим шагом, взмахивая палками и покачиваясь полнеющим телом.
В субботу с самого утра появилась Марина, Игнатьев слышал, как они с женой сели чаевничать на кухне. Оказывается, они виделись в эти дни и перезванивались. Более того: они вновь подружились. Они пили чай, воркуя:
— …Подруги, как правило, временные. А вот подруги юности — это подруги навсегда.
— Рано ли, поздно ли — мы опять вместе, — это как закон, верно, Мариночка?
— Сима, а в кино пойдем?
Похоже было, что в наплыве чувств они там, на кухне, поцеловались.
Когда Игнатьев выполз на кухню глотнуть чаю, Марина поздоровалась сухо. Марина отвернула лицо к чашке чая, как будто чашка чая была ей интереснее живого человека. И обе они, женщины, согласно
Игнатьев неуместно и как-то глуповато сказал:
— А ведь я гм-м… тоже друг юности.
Они не ответили.
Он удалился в свою комнату, а они затеяли стирку. Сначала женщины переговаривались, а затем послышалось упругое биение струи в ванной, и вот загрохотала стиральная машина.
Субботняя неприкаянность тяготила Игнатьева, а этот их грохот и возгласы совместного (и почему-то радостного) труда доставали его каждую минуту, как ни прикрывал он плотнее дверь.
Прихватив портфель, а в нем бутылку, он отправился к Шестоперову — куда же еще? — на замшелую кухню, где холостяк, изучивший женщин до самых глубин, пребывал, как всегда, в полном одиночестве; кажется, он читал.
С удовольствием отбросив книжку, Шестоперов почти тут же заговорил о главном. Зеленоватые его глаза повлажнели:
— …Если у женщины обилие родинок, рассыпанных в области шеи и лица, она, как правило, холодна. Ее надо брать натиском. Она должна быть ошеломлена — согласен?
— Пожалуй.
— И еще оттенок: этот тип женщины максимально возбуждается не после заката, как прочие, а именно с утра…
Жена, бросившая Шестоперова и оставившая заметный след (шрам) в его психике, давным-давно родила двоих детей. Она жила жизнь — она много лет сражалась с переменным успехом за жилье, за зарплату, за красивые тряпки и за крохотное, но свое место под жарким и общим солнцем. Вероятно, она и понятия не имела, во что превратился ее бывший весельчак-муж.
— Ты с ней ни разу не виделся?
— С кем?
— С женой. С бывшей женой.
— Лет пять назад, — Шестоперов поморщился, припоминая, — она написала мне письмо. Хочу, мол, увидеться — просто, мол, потрепаться и поболтать о жизни. Я отказался. Я ведь ее как тип уже знаю. Она для меня пройденный этап — как ты считаешь?
Игнатьев подумал, что его, Игнатьева, тоже ждет в скором времени одиночество — другое одиночество или, как знать, такое же в точности. Даже если полных совпадений не бывает, в какую сторону поволокёт его судьба или он сам себя поволокёт… и чем кончит. И еще подумал: не спеши над человеком смеяться.
— …Главные характеристики женщины — это ее грудь, ее зад и ее колени — согласен? — ничто так не говорит о закомплексованности женщины, о неуверенности, как ее зад…
С тех пор, как ушла жена, у Шестоперова не было ни одной женщины, он и не искал с ними встреч, он только готовился; он был теоретик. Он был чист и безгрешен, как ангел. Игнатьев отключился — тихо и непотревоженно пил, уставившись в окно: сыпал снег.
Дома он сразу же завалился спать, а обе женщины, к этому времени кончив стирку, теперь убирали квартиру: они делали это в охотку и весело. Сима вытирала пыль. Марина ходила следом за ней с пылесосом.