Реквием по Homo Sapiens. Том 2
Шрифт:
— Но ведь ему-то ты можешь сказать, что один человек хочет поговорить с ним?
— Тебя как звать?
Данло помолчал немного и ответил: — Данло… с Квейткеля.
— Квейткель? Никогда не слыхал. Это далеко от Невернеса?
Родной остров Данло отделяли от Невернеса всего шестьсот миль, но если ехать на собачьей упряжке, получится дальше, чем до Джилады Инфериоре.
— Очень далеко, — сказал Данло. — О нем мало кто знает.
— Так вот, Данло с Квейткеля: я не вижу причины беспокоить Констанцио, докладывая ему о тебе.
Данло, предвидевший это, достал из
— Вот подарок для него, — сказал он.
— Тонкая работа. — Охранник потрогал фигурку, выжидающе глядя на Данло. — Очень тонкая.
Данло снова полез в карман и вручил ему еще одну статуэтку: белого медведя.
— А это тебе.
— Красота. — Сторож повертел фигурку в солнечных лучах. — Пожив у Констанцио, начинаешь разбираться в красивых вещах — сам увидишь, если он согласится тебя принять. — Он сунул в карман обе фигурки. — Жди здесь: пойду доложу.
Он повернулся, не утруждая себя поклоном, и покатил по дорожке к дому. Данло остался на улице, недоумевая, почему Констанцио не установил между домом и сторожкой переговорное устройство. Оно по крайней мере не так бросается в глаза, как нелегальная лазерная изгородь.
Некоторое время спустя — очень долгое время, учитывая мороз, — сторож вернулся, открыл со скрипом ворота и сказал:
— Констанцио тебя примет. Прошу за мной.
Данло следом за ним поднялся в портик, где оба сняли коньки. В парадную белую дверь стучаться не пришлось — она стояла открытой, а на пороге ждал человек с волосами стального цвета и серым, как морской туман, лицом. Серыми глазами он смотрел в глаза Данло — казалось, что этот взгляд проникает сквозь маску и кожу лица до самых черепных костей.
— Я Констанцио с Алезара, — сказал он. — А ты, стало быть, Данло с Квейткеля — с планеты, о которой никто не слыхал и которой нет ни на одной карте.
Сказав это, он знаком велел сторожу вернуться на его пост и пригласил Данло в дом. Они прошли через холл, увешанный красивыми гобеленами и освещенный радужными шарами.
Миновав солярий с дорогой мебелью, а также с паутинными арфами, даргиннийской скульптурой, фравашийскими коврами, инопланетными ювелирными изделиями и прочим, они оказались в чайной комнате. Констанцио указал Данло на столик, инкрустированный треугольниками из лазури и мрамора, где стояли кофейник и две чашки, Опустившись на стул из резного осколочника, Данло увидел на стене картины-тондо. Каждая согласно своей программе переливалась бирюзовыми, сапфировыми и оранжевыми тонами. Это запретное искусство оказывало на Данло успокаивающее и вместе с тем гипнотическое действие. Он заставил себя отвести взгляд от картин и сосредоточиться на сидящем напротив Констанцио.
— В шубе тебе будет жарко, — заметил хозяин дома, сам одетый в стеганый шелковый халат светло-серого цвета. — Лучше сними ее.
Данло скинул шубу и сел за стол в камелайке и маске.
Густой, пьянящий аромат кофе причинял ему нестерпимые мучения.
— Какие необыкновенные у тебя волосы, — сказал Констанцио, разливая кофе по чашкам. — Такой
Данло так хотелось пить (и есть), что он залпом проглотил кофе, глотнул обожженным ртом воздух и спросил:
— Вы, случайно, не тот Мехтар Хаджиме, которому принадлежала лучшая мастерская на улице Резчиков?
Серое лицо Констанцио стало, как ни удивительно, еще более серым.
— Ты хочешь знать, кто я? А кто такой любой человек? Кем мы рождаемся?
— Простите… я не совсем понимаю.
— Кто такой ты, Данло с Квейткеля? Кем ты родился и кем хочешь стать?
Вторую чашку Данло пил медленнее и осторожнее.
— Я уже назвал вам мое имя — и если хотите, скажу, какова моя цель.
— Сделай милость, — сказал Констанцио, взглянув на фигурку алалоя, которую держал в руке.
— Есть вид скульптуры, которым Мехтар Хаджиме владел лучше всех городских резчиков. Говорят, что он любого человека мог превратить в алалоя.
Данло смотрел на высокого, изящного человека напротив и гадал, действительно ли это Мехтар Хаджиме. Раньше, по словам Бардо, Мехтар носил кряжистое, волосатое алалойское тело, изваянное им самим.
— Да, я, кажется, помню этот стиль, — сказал Констанцио, поглаживая статуэтку. — Это было давно, еще во времена Поиска. Мэллори Рингесс тогда тоже трансформировался в алалоя.
— Я слышал, что трансформировал его Мехтар Хаджиме.
— В наше опасное время о Мэллори Рингессе говорят самые разные вещи. — Глаза Констанцио ввинтились в Данло, как стальные сверла. — Человек, пьющий кофе в маске, — весьма необычное зрелище. Почему ты не снимешь ее?
— Мне и так удобно. Но, может быть, это причиняет какое-то неудобство вам?
— Нет-нет. Все мы носим те или иные маски, не так ли?
— Это верно. — Данло понял вдруг, что этот Констанцио и есть Мехтар Хаджиме, — он знал это так же точно, как то, что на лице у него есть нос. Если уж Мехтар сумел превратить себя в алалоя, то потом ему, конечно, не составило труда переделаться в этого серолицего Констанцио. — Вы вот тоже носите маску — чужое имя.
— Меня зовут Констанцио с Алезара.
— А меня — Данло с Квейткеля.
Некоторое время они пили кофе и смотрели друг на друга. Молчание прервал Констанцио.
— Хорошая работа, — сказал он, подняв вверх статуэтку. — Где ты ее достал?
— Сам вырезал.
— Это правда? Ты сам ее сделал?
— Правда.
— Значит, ты режешь по кости не хуже, чем этот твой Мехтар — по живому телу.
— Мой?
— С тех пор, как Мехтар ваял своих алалоев, прошло лет двадцать.
— Я надеялся, что он, даже изменив имя и удалившись на покой, остался мастером своего дела.
Констанцио опустил глаза на свои длинные гибкие, хорошо вылепленные пальцы.
— Говорят, тело всегда помнит то, что мозг забывает. Человек может сто лет не бывать в Невернесе, но на коньках бегать все равно не разучится.
— Значит, вы думаете, что Мехтар по-прежнему способен изваять из человека алалоя?
— С таким же искусством, как ты изваял эту фигурку.
— Такая работа, должно быть, дорого стоит?