Под набережной Арно – толкотня полу —пудовых крыс. Из мраморапилюли заказав,замкнулись Медичи в привольных саркофагахдо дня сулёного.А в Академии как в будни, таки в воскресенье, держа пращуперстами игреца,гримасой умысла Давид стращаетнесостоявшиеся души.
Венеция
I
Когда из лакового гроба неуправляемой гондолытебе (и никомудругому)на всякий случай подмигнёт ДжованниДжакомоКазанова и скроется под маской птиценосой,когда
оближет мёртвая водапо ступеням покинутых палаццомокриц и пряди тины,когда заплатишь бережной тоской за праздноемуранское стекло,когда из-за углаи запьяццеттой, сквозь гвалт и крылья глупых голубей,тебе – за весь невзрачный век – воздастсяослепляющей лагуной – тогда,тогда,тогда непрошеный обряд венециации свершится наднестоящим тобой.
II
За кайму цветов стеклянных боязливою ногоюступим сквозь живую водузеркала (теперь взаправдувсякий шаг),чтоб следить небезразлично, какот лестницы Гигантов под аркаду пролетают черно —белые баутты, словно бабочки ночные, сунувветреное сердце, ключик и стилет трёхгранныйв леопардовые муфты.Пьяцца бархатом накрыта, шёлк багровый нагондолах, на закате расплескались рекирадужной парчи. Симпленяли не напрасно полунабожные дожи,приживальщики, поэты, банкомёты и актрисы,скарамуши, арлекины, шарлатаны и, конечноже, досужие зеваки – словом, тевенецианцы: нетверней краплёной карты и надёжней прежнейсмерти, нет честней атласной маски иживей воды зелёной, омывающейпороги,уводящие нестрогих сквозьнесомкнутые волны – за каймуцветов стеклянных.
Октябрь 1983. Нов. Гавань
«Мне снились стены городов, морей…»
Мне снились стены городов, морейнакат и в небе – горы, пиниии башни, чужих могилнеспешный шепоток, чужихцерквей нестрашные громады,и мнились всуе голоса, и волосытекли меж пальцев, а за спиноюкрались дни – заведомые тати – иотставали за углом, чтоб чванитьсясноровкой. И вотпривиделась мнемама. Чуть свет она подходитк полкеи мне глядит в бумажныеглаза,и вот теперь почти не верит, чтоэто я, когда по лестнице взбегают илишуршат половиком, когдабез стукапотянут ручкудверина себя.
X.1983. Нов. Гавань
К похождениям г-на Чичикова
Уступите мне мёртвые душиза двугривенный или полтину. Да на чтовам такая обуза? Выпослушайте, если бездушны – таклишь хлеба, а водки не надо. Уступитеусопшие души. Не полушкусулю – соглашайтесь. Позарез мненабрать бы хоть дюжину, хоть пятокили сколько прикажете.Я поитьземляничной росой, одеватьв заграничное кружево буду их, а не то —в креп-жоржет, по утрам услаждать ихвесёлостью речии гулять уводить поштучновсякий вечер в сплошной и неблизкий,старомодный нешуточный лес. Так уж,право, никто не осудит. Мне не сбитькапитала иного. Уступитемне ваши почившие душии недужныетоже.
22. XI.1983. Нов. Гавань
«Словом, если удавалось – то…»
Словом, если удавалось – толишь ветреностьи верность. На ледовой перепонкегладью вышиты морщинки.Что же выглядит свежее беглойновости о смерти? Ах,не
в пору пообвыклись мыс трусцою несуразной.То пельмени с сердцемв комендантском доме, томозги с горошкомел в первопрестольной. Словом,был неправильным настолько,насколько чудилось мневерным.
29. III.1984. Нов. Гавань
Две темы для финала
Как леди Каролина Лэм,за полночь в фосфорной ротондеупасть. Ампирный поясокпод грудью и имя пенкою из устзакушенных – чтоб распоролись облака,чтоб съёжились. Курчавый лорд, каккосит ваша несусветностьи хромота.Как опаршивевший поэт – своих,чужих предать и спутать. «Мосьё, я под —пишу стихи за франк, за пару вашихвшивых слов, я за…» Закрылась дверь. Ис койки диктовать с оглядкой о чёте —нечете, о Пушкине чуток, и с темнебрежно переплыть границу без страны ибез охраны.
18. V.1984. Париж
«Всё это, слушай, вышло попыткой…»
Всё это, слушай, вышло попыткойникогда не скажу чего —может, пыткой плюшевых страшилищ,может, молотьбой папье-маше.И когда б не вычурные раны,не труха бескровная из швов, мы бы,стеклоокая, игралидо сих пор, насупившись, с тобойв липовые кубики блаженства —у окна, в котором не скажуникогда какие облаказацветали на ущербном солнце.
4. VI.1984. Париж
Акватинта
Лежит скорлупка на Неве.То шпиц, то купол над тупою крышей.Такая несуразица с утра, голландщина ипетербургщина какая. Российщина.Петровщина.Глазетовые воды.То ломоносовщина, то ека —теринщина, а тосуворовщина.Отроческий ветер. И от векауж коли не хованщина, то аракчеевщина илибироновщина вовсе.В бирюзезависли паруса и Божьи птахи.Такая небывальщина с утра.А полдень водитгалльской шторой. Немилосерден видАдмиралтейства, нещаден – Академии наук.
16. VI.1984. Париж
«И примостившись к замшевому уху…»
Ирине Одоевцевой
И примостившись к замшевому уху,ей – сквозь разомкнутые водыи кровли кукольных столиц, ей – сквозьобжитые могилы, сквозь одурьбезучастнейших духов – кричу опять:– Какой аллеей прокрались вы накамелёк? «Как вы сказали?.. Я не слышу.А Жорж! он там такой длиннющий, каккабинетные часы —гор-х-х-раздо выше всякой двери идоброй челяди Христа».
21. VIII.1984. Париж
На смерть Алексиса Раннита
Простите, друг. Я стану осторожнейтеперь на солнце чёрное смотреть:там ждёт меня печальная усмешкаиз-под бровей крылатых. Но придётмне в оный день письмо нездешнего формата,в кудряшках росчерка – о том, что вот и всеобиды и заботы миновали, что вы в кругублаженных оттворивших приветили мой часрапирным взмахом вечного пера.А нынче пусть простит Господь мнемуку эту, когда вы в лодке удаляетесьпо Лете и неотрывно смотрите сюда,сюда, где вас как будто больше нету,где для чего-то выпал снег, откуда нам, понашему билету, не слышно и не видно ничего,где в парке Со не вспомнить нас не смогутпо осени пруды и тополя, сюда, гдеспорили мы всуе о Россиях… Простите, друг.