Ремонт человеков

Ткаченко Катя

По крайней мере, с ним он мне не нравится, а если когда–то и нравился, то не с ним, но я этого почти не помню.

У него слишком толстый и мне больно.

Хотя раз в три, а то и в два месяца, он доводит меня до того, что я покорно подставляю ему задницу.

Мачо натуралис, обожающий задницу своей жены.

Как он говорит — она у тебя такая белая и красивая.

У моей матери тоже красивая задница, до сих пор.

Я смотрю на мать и думаю о том, знает ли она, что

это такое — анальный секс.

И болит ли у нее голова перед месячными.

И как она предохранялась, когда ей было надо предохранятся.

Пила ли таблетки или предпочитала презервативы.

Резинки.

Гандоны.

Одна моя знакомая настолько брезглива, что сосет только в презервативе.

Я это знаю наверняка — она мне сама рассказала об этом как–то вечером, когда мы пили у меня дом джин из банок.

Такой слабый, но в голове все равно туман.

Мы пили джин и говорили о всякой ерунде, а потом перешли на мужей и знакомых мужчин.

Она любит мужчин, по крайней мере, порою мне кажется, что она любит их больше меня.

Я люблю своего мужа, того самого, который хочет меня убить.

Я люблю его и боюсь его. Как боюсь сейчас того, что в левой половине головы опять возникнет картинка.

Но она должна возникнуть, кубик Седого стоит недешево и мне будет обидно, если он перестал работать.

Она говорила о своем муже, а потом призналась, что сосет у него только в презервативе.

Это было на третьей банке джина.

— Почему? — спросила я.

— Он пахнет, — сказала она, — и потом, я не люблю этот вкус.

— Вкус спермы, — уточнила я.

Она кивнула головой, а я подумала о том, как все это выглядит. Когда она берет член мужа в рот, а на нем резинка. Красная, желтая или зеленая. И с запахом — клубники, бананов или яблок. И как она заказывает мужу, что купить на этот вечер — с запахом бананов и желтые, или с ароматом яблок и зеленые.

И он послушно идет в аптеку.

Хотя, может, наоборот — это он сам выбирает запах и вкус предстоящего вечера.

Точно так же, как выбирает жене парфюм.

К определенными датам.

К дню первого соития.

К дню рождения.

К дню свадьбы.

К восьмому марта.

Хотя это уже про моего мужа, про которого я не знаю главного — чем он сейчас занят там. в странной квартире, в которой живут молодая женщина и пожилой мужчина–инвалид.

У него гладко выбритое лицо, хищный нос и полные, чувственные губы. Он и сейчас еще интересный мужчина, хотя ему уже явно за шестьдесят.

И он в кресле–каталке.

А рядом красивая молодая женщина с длинными рыжими волосами.

С узкими бедрами, узкими запястьями и узкими щиколотками.

И

полной грудью.

По крайней мере, такой она мне запомнилась, но сейчас в левой половине головы все еще темно.

Мать смотрит на меня и я понимаю, что ее интересует, чего я так внезапно притащилась к ней этим странным весенним днем, когда за окном валит снег крупными хлопьями, хотя еще утром хлопья были мелкими и параллельно шел дождь.

И мне надо что–то сказать, потому что иначе я не доберусь до главного: до альбома, лежащего в серванте.

И мне ничего не остается, как начать плести всяческую ахинею насчет того, что мне ночью приснился странный сон, а во сне один человек…

— Ну и что? — говорит мать.

Я продолжаю, тупо смотря на нее и подмечая, как мы, все же, в чем–то становимся похожими. Хотя бы тем, как улыбаемся и как иногда кривим уголки рта.

Во всем остальном я похожа не на нее, видимо — на отца, но вот только кто он, где он, как его зовут?

Хотя на последний вопрос отвечает мое отчество.

Моего отца зовут Николаем.

Мужчину в кресле–каталке зовут Николаем Александровичем.

Я похожа на охотничьего пса, взявшего след.

Только я не кобель, а сука.

Он любит, когда я, распластавшись под ним и уткнувшись лицом в подушку, выкрикиваю сквозь сжатые зубы: — сука, сука, сука!

Это его заводит и он долбит меня с силой неживого механизма.

Будто этим словом я включаю какой–то дополнительный мотор.

— Я видела это лицо, — говорю я матери, — когда–то, по моему, среди твоих фотографий.

— Бред, — говорит мать.

— Бред! — соглашаюсь я и добавляю: — Но я проснулась и не могла потом уснуть, мне надо их посмотреть, ты не против?

— Смотри! — говорит мне мать и кивает в сторону серванта.

Я беру альбом и чувствую, как по груди стекает струйка пота, а в висках опять начинает сильно пульсировать кровь. Боль в левой половине головы вновь становится невыносимой, если бы сегодня был другой день, если бы все это было еще позавчера, то я бы попросила таблетку от головной боли.

Но сегодня — это сегодня, и мне надо вытерпеть эту боль до конца.

Может, тогда я вновь увижу, как пустая и темная комната становится ярко освещенной и заполненной людьми.

Я сажусь с альбомом на диван, мать уходит на кухню — у нее там свои дела.

Альбом толстый и в нем много всего.

В нем есть мой брат и есть я.

В нем есть родители моей матери, которых я еще помню.

В нем есть моя мать, совсем еще маленькой девочкой.

Есть и девочкой постарше, и девушкой, и совсем молодой женщиной.