Ремонт человеков

Ткаченко Катя

Фотографии расположены хаотично, иногда они просто вложены стопкой между двумя листами.

Наш домашний альбом совсем другой, им занимается муж.

Это альбом не столько про нас, сколько про то, где мы были.

Мы в Испании, мы на Кипре. Мы в Таиланде, мы в Греции. Мы в Израиле, мы в Египте.

И еще в разных других местах.

Я не люблю фотографироваться, временами мне кажется, что на них я получаюсь просто отвратительно.

То есть, я не фотогенична, хотя муж говорит, что все совсем наоборот.

Несколько

раз он доставал меня тем, что хотел снять голой, но я устояла.

Хотя есть одна фотография из Испании, где я — топлесс, но я ее убрала из альбома.

Когда к нам приходят гости, то они обязательно смотрят этот альбом.

Наши иллюзии.

И я не хочу, чтобы они видели мою грудь.

Все равно на фотографии она не такая.

Я люблю подглядывать, но не хочу, чтобы подглядывали за мной.

На первый взгляд, в альбоме матери нет никакого порядка, хотя вскоре я понимаю, что определенный порядок все же есть.

Вначале идет про детей, то есть, про нас с братом.

Потом — про родителей.

Потом про нее саму, соло.

А потом должно быть про ее жизнь.

И я дохожу до этих страниц, хотя тут фотографии просто навалены кучей. Видимо, она никогда их не пересматривает, то ли боится собственного прошлого, то ли безразлична к нему.

Но это то, о чем я ее никогда не спрошу.

Вот она в студенчестве, вот она с каким–то молодым человеком, даже отдаленно не похожим на пожилого мужчину в кресле–каталке. Хотя должно пройти столько лет, что он мог бы измениться. Но это не тот мужчина, у него другой нос. А вот отец моего брата, бывший муж моей матери, отец брата, но не мой отец. Я помню этого человека, у него почему–то всегда пахло от ног, скорее всего, именно поэтому мать с ним развелась.

Но за моим отцом она не была замужем и фотографии моего отца нет в альбоме. Пока нет. Пока я не могу ее найти.

Как не ищу, переворашивая все эти снимки, черно–белые, сделанные еще до появления дешевой цветной фотографии.

Хотя мужчин в альбоме много и я понимаю то, о чем всегда догадывалась — мать любила мужчин и они любили ее.

В глазах становится совсем темно,

Наверное, это от снега за окном.

Хотя — может быть — и от чего–то другого.

Напряжение в левой половине головы начинает зашкаливать, я на секунду закрываю глаза и пытаюсь расслабиться.

Альбом сползает с моих колен и падает на пол.

Фотографии рассыпаются по полу и я испуганно смотрю в сторону кухни.

Мать ничего не услышала, она все еще возится там.

Делает что–то такое, что собиралась делать и чему мой приход не помешал.

Я начинаю быстро запихивать фотографии обратно, путая все эти периоды ее жизни, мне важно другое — замести следы, сделать так. чтобы альбом хотя бы внешне был в порядке.

И я обнаруживаю, что из альбома

выпал еще маленький черненький конвертик.

В таких продают фотобумагу.

Размеры конверта зависят от формата листа бумаги.

Я помню, что есть 9х 12, хотя могу и ошибаться.

Есть еще 13х 18, это я помню точно.

Этот маленький, видимо, 9х 12.

Я беру его в руки и чувствую, что в нем совсем немного снимков.

Чахлый и тощий черный пакетик.

Щеки у меня пылают, вот только непонятно, от чего.

Я смотрю на дверь в кухню, мать там и не собирается выходить.

И я достаю фотографии из пакета.

Быстро просматриваю их, а потом убираю в конверт и прячу в сумочку.

В свою сумочку, даже не думая о том, что мать может их хватиться.

Если хватится, то я что–нибудь придумаю.

Но потом.

Я убираю альбом обратно на полку в сервант и иду на кухню.

— Нашла? — спрашивает мать.

— Нет, — отвечаю я, и добавляю: — да я особенно и не надеялась, просто захотела тебя повидать.

— Угу, — говорит мать.

— Я пошла, — говорю ей, идя в прихожую и крепко держа сумочку, будто ее могут вырвать из рук.

— Так обедать не будешь?

— Нет, — отвечаю я в очередной раз и начинаю одеваться.

Туфли, плащ, сумочка все так же при мне, как и боль в левой половине головы.

Я закрываю дверь и начинаю спускаться.

Вниз по лестнице, с четвертого этажа.

Слышно, как мать поворачивает ключ в замке.

Я дышу тяжело, мне хочется скорее убежать.

Хотя ноги не слушаются, а коленки подгибаются.

Я останавливаюсь на площадке между вторым и третьим этажом и лезу в сумочку.

Мне надо покурить, мать не курит и не любит, когда курят у нее дома.

Я достаю сигарету, закуриваю и вдыхаю в себя дым.

И снова смотрю в сумочку.

Я могу взять этот черный пакет в руки, достать из сумочки, вынуть из него фотографии, подойти к окну и внимательно рассмотреть при дневном свете.

Тусклом и сером из–за падающего снега.

Падающего и тающего под ногами, потому что — весна.

Но я и так хорошо запомнила их.

Мне хватило несколько мгновений, чтобы они запечатлелись в памяти.

Тем более, что их немного.

Всего три.

Три маленьких, черно–белых фотографии.

Очень старых.

Я не знаю, почему мать их сохранила, я бы себе такого не позволила.

Никогда.

Но я знаю, что никогда не спрошу у нее ничего об этом человеке, потому что она мне все равно не скажет правды, раз не говорила ее все эти годы.

Хотя это уже не важно.

Важно то, что я нашла, что хотела.

Нашла и украла, положила к себе в сумочку и сделала ноги.

Ноги снесли меня с четвертого этажа до площадки между вторым и третьим и встали.