Рената Флори
Шрифт:
В каком доме снял комнату приезжий из Москвы, Алексей узнал у первой же женщины, которую встретил на деревенской улице. Женщина оказалась словоохотливой.
– А только съехал уже, – с готовностью сообщила она. – Был да сплыл.
– Куда съехал? – задал не слишком разумный вопрос Алексей.
– Куда не знаю, – хихикнула информаторша, – а с кем – это все знают. С Наташкой-шалавой. Говорят, на БАМ подались.
– На какой еще БАМ? – опешил Алексей. – Нет теперь никакого БАМа!
Существует ли еще Байкало-Амурская магистраль, про которую во
– Ну, есть или нету, а Ричард этот Наташку нашу в самую Сибирь повез, – радостно сплетничала женщина.
– Какой – этот? Может, совсем не тот! – еще более глупо воскликнул Алексей.
– Тот, тот. Московский же? В Юрцове только один московский комнату снимал. К нему еще девчонка с «Москвы» все бегала. Молоденькая такая, совсем дитё, только школу кончила. Ирина – знаешь, может? Любовь у них была. Была да сплыла! – весело повторила она. – И то сказать, мимо Наташки мало кто пройдет. Ядреная девка! Ну, Ричард и повелся. Мужики, они ж все кобели, только и знают, что к сучке под хвост заглядывать, а сами…
– Вы ее сегодня не видели? – перебил Алексей.
Слушать рассуждения про Ричарда ему было неинтересно.
– Кого, Наташку?
– Ирину! Которая к Ричарду приходила.
– А!.. Да видала вроде. Ага, точно, была с утра. В комнату к нему зашла, побыла сколько-то – самого его уж не было тогда – и побежала себе.
– Куда побежала?! – рявкнул Алексей.
– Так не знаю… – Женщина наконец испугалась его бешеного лица и голоса. – Вроде к роще побежала, точно, к роще…
Не слыша и не слушая больше ее болтовню, Алексей бросился к невысокому холму за деревней, на котором сплошь росли светлые березы.
Когда он выезжал из Москвы, сияло солнце, но здесь, в «Москве», погода переменилась совершенно; занятый поисками сестры, Алексей просто не заметил, как это произошло. И вот теперь он поднимался на холм под все нарастающий шум деревьев, такой могучий и зловещий, словно это шумели не тонкие березы с легкими ветками, а огромные кедры в глухой тайге.
Он все ускорял шаг, приближаясь к роще, и между деревьями уже бежал, оглядываясь при этом как-то затравленно.
Сестру он увидел почти сразу – она ни от кого не пряталась. Ее платье ярко белело в яркой же летней траве, и казалось, что это белеет ствол упавшей березы. В том, как Ирина лежала на траве лицом вниз, была такая безжизненность, что Алексея охватил ужас.
– Ира! – Он бросился к ней, упал рядом на колени. – Ты что, Иринка?
Она молчала, не двигалась. Он потряс ее за плечо, перевернул. Глаза у нее были закрыты.
– Ира! – снова позвал Алексей. – Тебе плохо?
Ресницы у нее дрогнули – может, от ветра? Да нет, от ветра не могут дрогнуть ресницы, даже такие длинные, как у нее! Ирина открыла глаза. Взгляд был совершенно ясный, даже слишком ясный – он был наполнен сильнейшим напряжением.
– Его нет, – сказала она.
– Ну нет и нет, – сердито хмыкнул Алексей. – Скатертью дорога!
– Я
Отчетливость, с которой звучал ее голос, только усиливала жуткое ощущение безжизненности интонаций.
– Ира, – стараясь говорить как можно спокойнее, сказал Алексей, – так бывает, и довольно часто. Жизнь вообще довольно… жесткое событие. Этого не надо бояться.
– Я не боюсь. – Ирина улыбнулась. Улыбка была мертвая. – Она мне просто не нужна. Жизнь.
– Ну, это ты брось. – Нелегко ему давался спокойный тон! – Сто раз еще влюбишься, и это все забудется как плохой сон. Ты так к этому и относись – как к плохому сну.
Он обрадовался точно найденному определению.
– Сон?.. – задумчиво проговорила Ирина. – Да, сон… Все ушло. Жизнь ушла. Помнишь, я говорила, что вся на него настроена? Сбилась настройка. Значит, только сон и остался.
Алексей не очень понимал, о чем она говорит.
«Следить за ней пока надо повнимательнее, – подумал он. – Мало ли что ей по глупости в голову придет! Вот время пройдет, и все наладится».
Алексей поднял Ирину с земли – она поддавалась машинально, руки болтались и ноги подгибались, как будто из нее вынули прочный каркас. И когда она шла с ним рядом под гудящими от ветра деревьями, каждый ее шаг говорил об одном: что сил для жизни у нее не осталось.
Алексей ни минуты не сомневался, что это у нее пройдет, и думал даже, что пройдет это гораздо скорее, чем он может рассчитывать. Ведь сестре всего восемнадцать лет. Кто в такие годы станет долго убиваться из-за неудавшейся любви? У нее же вся жизнь впереди!
Забеспокоился он только через несколько месяцев. Да и трудно было не забеспокоиться, глядя на Ирину. Нет, она не казалась страдающей – не плакала, не пыталась, не дай бог, покончить с собой. Она просто… растворилась. Да, именно так – растворилась в окружающем мире, как ветерок в огромном надмирном воздухе.
Она прекратила общаться со всеми своими подружками, которых прежде было у нее немало, перестала читать, да что там читать, даже телевизор смотреть перестала – она вообще перестала интересоваться чем бы то ни было в жизни. Возвращаться в город отказалась – можно было бы сказать, что отказалась категорически, если бы такое резкое слово хоть сколько-нибудь было к ней теперь применимо. Нет, она не скандалила, не кричала – просто сидела целыми днями у себя в комнате или на дачной веранде, и даже прогуляться по окрестностям ее было не вытащить.
Конечно, она была больна. Поняв это, родители впали в панику. К Ирине стали приглашать докторов – ездить к ним сама она отказывалась. Знакомств в медицинской среде у родителей было достаточно, и врачи приглашались самые лучшие. Но они лишь высказали то, что и без них было понятно: у девочки тяжелая депрессия, которую надо лечить, причем не только медикаментами.
– Не давайте ей задумываться, – посоветовал один особенно уважаемый профессор. – Ей нельзя погружаться в себя, это для нее губительно.