Рената Флори
Шрифт:
И родители, которые в связи с дочкиной болезнью вышли на пенсию, и Алексей, насколько хватало времени, делали все, чтобы следовать этому совету. Ирину ни на минуту не оставляли в одиночестве, ее рассеянное внимание пытались привлечь хоть к чему-нибудь, ей взяли милого, смешного щенка лабрадора в надежде, что забота о животном ее увлечет.
Все было напрасно – она жила как во сне. Те странные слова, которые Ирина произнесла в бушующей под ветром березовой роще и на которые Алексей не обратил тогда внимания, оказались единственным точным определением ее нынешней жизни.
– Алеша, ты не старайся зря, – сказала она однажды, когда
– Во что человеку не надо погружаться? – не понял Алексей.
– В любовь, – спокойно, без тени тревоги ответила Ирина. – Наверное, она человеку не нужна. Я этого просто не понимала. А теперь понимаю, и мне легко. Мне очень легко и спокойно. А Касю отдай, пожалуйста, Никитке с пятой дачи. Ему нравятся лабрадоры.
Алексею стало не по себе от этих спокойных слов.
«А ведь она права, – мелькнуло у него в голове. – Она ведь была совершенно нормальная, веселая, живая. Пока… все это с ней не случилось. Эта любовь…»
Он прогнал эту мысль усилием воли. Алексей вообще не любил отвлеченных размышлений – все его представления о жизни складывались как следствие вполне определенных событий. И он был уверен, что такие вот неотвлеченные представления о жизни – самые правильные.
А Иринино состояние со временем сделалось для всех привычным. В конце концов, не таким уж страшным оно было. К тому же удалось подобрать для нее хорошее немецкое лекарство, и она постепенно начала даже интересоваться книгами. Только надо было следить, чтобы она не забывала это лекарство покупать, особенно после того, как один за другим умерли родители и она стала жить на даче одна. Время от времени она, правда, стала выбираться и в город, но никогда там не задерживалась.
Алексей, наоборот, много лет не ездил на дачу: слишком неприятные воспоминания были у него связаны с «Москвой» из-за Ирининой болезни. Но последнее время он стал там бывать и сам теперь привозил сестре лекарство вместе с новыми порциями книг. Книги и сейчас лежали на заднем сиденье его машины, которая медленно двигалась к выезду на Ярославское шоссе.
Он давно привык к Ирининому состоянию. И давно понял, что она права: есть вещи, в которые человек погружаться не должен. Даже прикасаться к ним не должен.
Глава 3
Ирина встретила брата на веранде. То есть она его не встречала вообще-то, а просто сидела на веранде и читала.
– Алеша! – улыбнулась она, поднимая глаза от книги. – Что же ты не позвонил? Я думала, ты еще в отпуске.
– Вчера вернулся. Ну как ты?
– Как всегда. Погода хорошая, я целыми днями на воздухе.
– Ну и хорошо. Я тебе книжки привез.
– Английские?
– Разные. Возьми там, в машине.
Он мог и сам принести книги в дом, но Ирине необходимо было как можно чаще совершать какие-нибудь направленные усилия.
– Ты побудешь на даче? – спросила она, спускаясь по ступенькам веранды.
– Нет, сегодня в город вернусь. Я уже на работе.
Ирина не спросила, как он отдохнул, где был. Наверное, это должно было бы его обидеть, но не обидело. Алексей привык, что сестра живет в собственном, почти аутичном мире и любые явления внешнего мира ее не интересуют. В том числе и подробности жизни брата.
«А кого они вообще интересуют,
Но развивать эту мысль он для себя не стал.
– Пообедай со мной, – сказала Ирина. – Я сварила зеленый борщ. Знаешь, на лугу щавель растет? Вот из него.
– Да, спасибо, – кивнул Алексей. – А сметана есть?
– Я в деревне взяла. У Кати, у которой молоко беру.
Ирина ела как птичка, и покупать продукты в деревенском магазине не составляло для нее труда. В основном она вообще питалась молоком, которое брала у одной из юрцовских хозяек.
Иногда Алексей думал, что такая вот размеренная жизнь самая правильная и есть. Правда, он не завидовал такой жизни, потому что и его собственная жизнь была построена на ровных началах. И его это устраивало. Вполне устраивало!
Англия всегда нравилась Алексею, и он был горд, когда у него появились в этой стране заказчики. Это означало, что его фирма вышла на высокий уровень доверия, и это радовало само по себе.
Не говоря уже о том, что ему просто нравилось ездить в Лондон. Он даже немного стеснялся этого. Хотя, собственно, чего стесняться? Красивый город, и, главное, отмечен живым разнообразием.
Алексей не мог забыть, как поразил его Баку, куда он приехал однажды в командировку. Он ходил по улицам и долго не мог понять, почему такое унылое впечатление производит на него этот город. И наконец догадался – Баку был однообразен! В нем не было того множества разнонациональных лиц, к которому Алексей привык в Москве, и от этого город был монотонен во всем – в образе жизни, в поведении людей.
А Лондон сразу показался ему близким именно из-за многоликости, которой был отмечен.
И принятый в этом городе – точнее, наверное, во всей Англии – стиль общения, дистантный и доброжелательный одновременно, тоже оказался ему близок.
Особенно этот стиль был заметен в поведении его деловых партнеров, причем не только англичан, но и русских. Собственно, именно с русским эмигрантом Дежнев и наладил свои первые дела в Великобритании.
Правда, Иван Васильев был эмигрантом уже во втором поколении – в Лондоне оказались после Второй мировой войны его родители. Сначала их угнали в Германию из белорусской деревни, потом они попали в концлагерь, потом их освободили войска союзников… Так они стали европейцами, и сын их, родившийся в сорок шестом году в Лондоне, был уже настоящим англичанином, хотя свободно говорил по-русски.
К Ивану Павловичу Васильеву Дежнев и попал на первый свой ужин в английском доме.
Васильев жил в предместье, и, увидев его дом, к которому вела от ворот посыпанная мелким гравием и обсаженная невысокими кустами аллея, Алексей подумал, что хотел бы жить именно так – в таком вот доме в тихом предместье. В этой мысли не было ни тени зависти – у него к тому времени было уже достаточно денег, чтобы купить такой же загородный дом, хоть близ Москвы, хоть близ Лондона.
Так что зависти не было. Но неожиданность в самом этом желании, конечно, была. Алексей родился в мегаполисе, притом таком непростом по всему ритму своей жизни, как Москва, и это его никогда не угнетало. Он не страдал ни от многолюдства, ни от загазованности, ни от жесткости отношений, неизбежных в большом городе… И отчего вдруг вызвал у него такое душевное расположение тихий английский дом, возвышающийся в глубине небольшого старого парка?