Ренегат
Шрифт:
— Тсс! — шипит Люк. Мы поднимаемся на первые ступеньки. На стене горит факел, освещая левую сторону лица Люка. — На пару слов.
— В чем дело? — интересуюсь я, забрав от лица руку Люка.
— Испытание — игра на выбывание, — молвит он, оглядываясь вокруг. — Поняла?
Я киваю, хотя мне не совсем понятно, о чем он предупреждает.
— Найди выход. — продолжает Люк.
— Какой выход?
— Это ваше задание.
— Зачем ты это мне говоришь? — недоумеваю я.
— Это не важно. Просто найди выход, как можно быстрее. — повторяет он.
— Хорошо, я постараюсь.
— Обещай мне. — неотступно
— Я найду выход. Обещаю.
Люк отпускает меня. Я снова становлюсь в очередь. Уезжает Одиннадцать… Двенадцать. У самых дверей Фрэнк, задержав меня, выдает наручные часы, показывающие исходное время — сорок пять минут.
— У тебя сорок пять минут. — Фрэнк растягивает губы в кривую ухмылку. — В противном случае… — Он задерживает дыхание. — Ты можешь не увидеть, каким будет следующее испытание.
Фрэнк будто испытывает необъяснимое удовольствие, предупреждая меня о вероятном конце. Лифт открывается. Я захожу в высокую железную коробку, мысленно исправляя слова Фрэнка: того, кто не найдет «выход» — убьют. Ведь обществу не нужны «слабые». Слабые и больные загрязняют общество. Отравляют его, как дым отравляет воздух. Дверь закрывается, и я понимаю, что Фрэнк не пояснил задание. Но почему? Мы должны сами догадаться? Наверно, это тест на смекалку. Конечно, власть давно очищает общество от «паразитов». Опасно быть не только слепым, глухим, или с бородавками, а и не в меру сообразительным. Все нуждаются в здоровых, сильных, умных, метких, в общем — одаренных.
Лифт движется едва ощутимо. До последнего момента не распознаю: поднимаюсь я или опускаюсь? Сердце неукротимо колотится, хоть я ретиво стараюсь держать себя в руках. Мне немного страшно. Почему-то в последнее время я много чего боюсь.
Дверь распахивается. Передо мной открывается просторная комната и длинный коридор. Прежде чем шагнуть, я вытягиваю ногу. И, убедившись, что у входа нет заранее приготовленной смертельной ловушки, ступаю вперед. Ежедневные походы за Дугу научили меня осторожности. Оступиться — ровно умереть. Часы дважды пикают, экран загорается ярко-синим, и начинается отсчет. Позади лифт беззвучно закрывается, отрезая путь обратно. И мне больше ничего не остается, как двигаться вперед.
Пересекаю пустую комнату, и иду по коридору. Вокруг мертвая тишь, я даже слышу, как, словно барабан, стучит мое сердце, а в висках однотонно шумит кровь. В помещении довольно прохладно, а воздух тяжелый. Почувствовав едкий, внезапно появившийся, запах гари, я останавливаюсь. Издавая оглушительный грохот, в дверных проемах стремительно быстро вырастают бетонные перегородки. То, что меня сейчас заблокируют в комнате, совсем не радует. Я бросаюсь к выходу, но опаздываю: мои пальцы едва не прищемляет. Оба выхода закрылись, и я серьезно волнуюсь: что мне делать? Как выбраться? Очевидно, что я, сама того не желая, попала в безысходное положение, но, нужно как-то выкручиваться. Надо придумать как именно, ведь это тест на смекалку.
Комната довольно большая, с высоким потолком. Вдруг она начинает заполняться непроглядным терпким и странно пахнущим дымом, под напором он просачивается сквозь многочисленные меленькие отверстия в черных стенах. Глаза нетерпимо болят и слезятся. С каждым вдохом в носе печет, словно я вдохнула огонь, а в горле неприятно першит. Я задерживаю
Комната переворачивается. Скольжу по полу, и падаю, как мне кажется, на стену. Я не в силах подняться. В руках и ногах появляется слабость. Я ничто иное, как вялое растение, жизненные силы которого постепенно исчезают. Опять зависаю в воздухе и падаю на твердую поверхность. Что происходит? Я ничего не понимаю. Комната — часть огромного здания, и она не может вращаться. Что-то не так…
С усилиями, приоткрыв глаза, замечаю яркий красный огонек в углу под потолком. В Котле ночью именно таким цветом светятся камеры видеонаблюдения. Подозреваю, что сейчас за мной наблюдают. Дым медленно рассеивается. И я запоздало осознаю, что сижу, оперившись на стену. Возможно ли, что комната не вертелась, а я просто вставала, ноги подкашивались, и я падала? Наверно, это галлюцинации. Может, это был не просто дым, а сильнейший раздражитель воображения? Ведь я нахожусь в больничной палате. Двери снова открыты.
Не помню, что бы я передвигалась, но… Я твердо стою напротив высокой кровати, на которой валяются безобразно скомканные простыни. По обе ее стороны размещены столики, а на них — вазы с засохшими цветами. Это точно галлюцинации. Я в этом полностью уверенна. На потолку ярким светом горят две лампы, третья разбита и из нее торчат искрящиеся провода.
Смотрю на свои башмаки. Мой затуманенный взгляд привлекают тянущиеся цепочкой насыщено алые капли. Мне страшно и одновременно тревожно: почему на полу свежая кровь, чья она и куда она меня приведет? Согласно часам, у меня в запасе остается еще быстро исчерпывающихся тридцать минут. Я покидаю больничную палату.
В огромной комнате, по площади сравнимой только со Спальней, в два ряда выстроились двадцать широких скамеек. Стены помещения покрыты глубокими трещинами, точно сеткой, а потолок осыпается. Покрытые толстым слоем пыли, деревянные лавы покрашены в темно-коричневый цвет, но точно определить истинный цвет окраски невозможно. Не сводя глаз с сидящего в третьем ряду мужчины в серой рубашке, неуверенно ступаю вперед. Я не вижу его лица, но его слегка вьющиеся черные волосы и безупречная осанка мне хорошо знакомы. Случайно задеваю ногой камешек, и он котится по полу.
— Тише, — просит мужчина. — У меня голова раскалывается.
Услышав его голос, я останавливаюсь, а он оглядывается на меня. От того, что вижу, у меня перехватывает дух.
— Папа. — выдаю я совсем тихо.
Отец улыбается, касаясь зияющей дырки во лбу. Из нее сочится кровь, змейкой стекая по тонкому носу и впалой щеке на подбородок. Я не верю своим глазам. Отец мертв. Все достоверно знают, что Рика Маверика — неисправимого и неугомонного бунтаря убили. Но он стоит передо мной, будто живой, — такой, каким я его запомнила. Ясно понимая, что отец всего лишь галлюцинация, мнимое произведение моего воображения, я непередаваемо сильно хочу его обнять; крепко-крепко, чтобы он узнал, как я за ним соскучилась.