Ренегат
Шрифт:
В большой столовой более двадцати длиннющих столов, за ними может разместиться около пятидесяти человек. Все заняты.
Гляжу на лежащий передо мной поднос: овощной суп, запеченное куриное бедрышко с золотистой корочкой подано с густой кашей, горячий хлебец и мятный чай. Неплохо бы иметь что-то подобное на ужин в самые тяжкие времена после смерти отца. Первых два месяца были самыми голодными. Тогда я ловила сусликов, крыс и белок. О дыре в Дуге знала, и понимала, что там есть животные и рыба. Но меня до смерти напугали истории о животных, разрывающих людей на куски, и чудовища, о которых нам все время говорили. Но спустя два месяца суслики закончились, а белки стали забираться высоко на дерево. Я ела траву, чтобы утолить голод. Но в Котле много семей существует так, как
Сидящая напротив меня Ева, уплетает суп ложка за ложкой. Мне даже есть не хочется. В стране множество людей, которым нечего есть сегодня на ужин, и это настоящее преступление — чувствовать себя сытой, когда другие голодают.
На другом конце стола сидит Люк. Не понимаю, почему я все еще скучаю по нему? Я по-прежнему чувствую себя виноватой, и даже не злюсь за то, что он сказал. Надо признать, что со мной сейчас происходит что-то неоднозначное. Я действительно хочу поговорить с Люком и объяснить, почему не пришла вовремя на платформу и не сказала последнее «прощай».
Когда все, кроме меня, закончили с ужином и ушли, я продолжаю смотреть на поднос. А, подняв взгляд, вижу за столом Люка. Он ждет, когда я начну и закончу? Или что? Вдруг в моей голове всплывает одно из немногих воспоминаний о нем — праздник в часть дня его рождения. Хемстворд Эбернесс работал инженером, деньги у них всегда водились. Правда пришла только я, а Касс и мама отказались. Помню, было много еды и огромный розовый торт. Но я его не попробовала. Интересно, какой у него был вкус? Тогда Люк весь день не отходил от меня ни на шаг. Мы веселились. Ничего не предвещало беды пока… не прибежала мама. Это потом она ожесточилась. Но тогда ее лицо опухло от слез, под глазами появились отеки с размером в два добротных мешка. Она тряслась, как больной на лихорадку, и еле держалась на ногах. Схватив меня, оно прижала к себе так сильно, что из меня чуть весь дух не вышел. Она безостановочно шептала мне на ухо: «Все хорошо», и продолжала плакать. Я испугалась, не понимая, что с ней происходит. И вдруг, она коснулась ладонями моих щек, взглянула прямо мне в глаза, и сообщила, что отца больше нет в живых. Мир рухнул. Десять тысяч атомных бомб, вдруг брошенных на меня, разрушили все. Все, что существовало. Папочки больше нет! Как мне дольше жить? Сейчас я помню, как стою во дворе дома Люка, не чувствуя под собой земли. А потом бегу, сама не зная куда, лишь бы найти отца. Люк побежал за мной. Он просил меня остаться. Он не слышал то, что сказала мне мама (в тот момент он был во дворе, впервые оставив меня за весь день). Люк бежал за мной, но я бежала быстрее. Я посмотрела на него, он оставался далеко позади.
Глубоко вдыхаю. Только сейчас замечаю, что на тыльной стороне его ладони есть татуировка и из-под рукава тоже виднеется кончик рисунка. У отца тоже была надпись на запястье левой руки. Он вытатуировал наши имена: Касс, мое и Лаверн — имя мамы. Отец говорил, что это самое прекрасное имя из всех, которые он когда-либо слышал. Оно напоминало ему мелодию его любимой песни.
— Что, не знаешь, как правильно есть? — слышу язвительное замечание. Передо мной останавливается Хонор Трикс. С ним еще двое, один из нашей Семьи, Грин. — Ах, да, — продолжает он, — в Департаменте-9 давно уже не знают, что такое еда и как ее есть. Тебе помочь разобраться?
На
Насторожившись, Люк молча смотрит на меня. Значит, он действительно меня ненавидит и готов безжалостно бросить на растерзание. Впервые я чувствую себя слабой и беззащитной, при этом отчаянно надеюсь, что найдется кто-то, кто меня защитит. Но этого не происходит, и я не готова постоять за себя, а Люк ничего не делает. Он просто держится в стороне и безучастно наблюдает. Конечно, я же его бросила. С чего бы это ему за меня вступиться? Ребята удаляются, продолжая хихикать. Я оставляю поднос и ухожу, так и не дотронувшись до еды. Бегу по коридору, слепо не замечая никого на своем пути, поднимаюсь по лестнице. Забегаю в комнату отдыха и падаю носом в подушку.
Впервые за много лет я плачу. Просто невыносимо снова оказаться слабой и бессильной. Что со мной произошло? Я стала такой уязвимой в месте, где поощряют жестокость и насилие. Каждую проявленную слабину называют пороком, и за нее придется расплачиваться. Я просто легкая мишень для насмешек и издевательств. Все знают, что слабым в Богеме не выжить. К тому же попав в Департамент-2 можно считать, что попал на войну, в самый разгар бойни. Хорошо, что меня сейчас никто не видит. Скрутившись в баранку, утираю слезы подушкой. Мне зябко. И я хочу обратно домой.
Люк… Он всегда уводил меня из площади, когда появлялись вооруженные до зубов Охранники. Он непрестанно оберегал меня и бескорыстно заботился. Я знала, что могу положиться на него. Видимо, я крупно ошибалась.
Ровно в девять вечера в Норе тяжело рокочет гимн Богема, выключается свет. В комнате отдыха мгновенно темнеет.
В висках стучит. Пытаюсь уснуть, но сна ни в одном глазу. Ворочаясь, завидую тому, кто так сладко храпит. Мне необходимо пройтись. Каждый день я пробегала не менее десяти километров. Хорошенько устав, я спала так, как спит ленивый барсук.
Поднимаюсь и как можно тише прокрадываюсь к двери. На лестнице горит одна единственная лампочка. В коридоре темно хоть глаз выколи.
В Норе тускло и тихо. Наверно, все почивают. В Шаре полыхает жаркий огонь, на стенах трепещут факелы. Прохожу метров три и с удивлением замечаю оставленный байк Люка. Он его не забрал? Может быть, он скоро придет за ним. Мне лучше незаметно убраться, пока он не появился. Не хочу его видеть.
— Тебе нужно поспать. — разворачиваясь, слышу я.
Люк, подойдя, останавливается в двух шагах. Он держит руки в больших карманах темно-синей куртки, похожей на ту, что выдают рабочим на заводе в Котле. Даже в полумраке можно хорошо рассмотреть: глаза Люка красные. И сам собой напрашивается щекотливый вопрос: он плакал?
— Не могу уснуть. — отвечаю я, не на шутку разволновавшись. Я дрожу и совсем не потому, что в Норе прохладно, как поздней осенью.
— Тебе нельзя здесь находится ночью. — уверяет Люк.
— Я хотела тебя увидеть. — выдаю я совершенно неожиданно для себя.
Люк всегда был рад меня видеть. В любое время суток. Но сейчас он отводит взгляд и судорожно сглатывает.
— Зачем? — спрашивает Люк сдавленным голосом.
— Что значит «зачем»? — удивляюсь я его вопросу. — Нам нужно поговорить.