Ренегат
Шрифт:
Хорошо, что за Дугу никто не суется. Вряд ли у кого — даже на мгновение — возникают подобные безумные мысли. Власть все держит в ежовых рукавицах, и даже ограниченные разумы людей. Каждую пятницу Охотники обыскивают дома, переворачивая и перетряхивая все, что заприметят. Не то, чтобы они ищут кого-то или что-то определенное, просто запугивают очень впечатлительных граждан, показывая свою неограниченную власть и бесспорное преобладание. Солдаты вооружены до зубов и это здорово пугает людей. Сейм этого и добивается, чтобы приниженный
Наконец-то появляется раскрасневшийся Лиам.
— Решила от меня удрать?
— С чего ты взял?
— Да так, просто. — отмахивается он, и садится возле меня.
Мой взгляд крючком цепляется за Дугу. Сплошную бетонную ширму, кажется, даже время не способно ее разрушить. Интересно, кто и как ее построил?
— Впечатляет. — говорит Лиам. — Если не снести ее, мы так и останемся узниками Сейма. Всегда были и будем…
Все время, когда не присядем здесь, он говорит одно и тоже. Раньше мне было не по себе от его вызывающей откровенности, но я уже привыкла.
Лиам поднимается:
— Догоняй! — бросает он, и убегает дальше в лес.
Мы зачистили от западней несколько безопасных тропинок и передвигаемся только ими. Никаких исключений.
Я быстро догоняю Лиама. Мы останавливаемся у давно упавшего пересохлого ствола, который перегорождает извилистую дорожку. По левую сторону, между двух ощетинившихся мхом деревьев, лежит прошитый насквозь меткой стрелой заяц. Обмениваемся с Лиамом многозначным понимающим взглядом, и идем к журчащему кристально чистой водой роднику. По пути натыкаемся еще на трёх мертвых зайцев и одну горбинку пепла.
Лиам взбирается на скалистый выступ, обросший шелковистой муравой, и подает мне руку. Это самое потрясающее место в лесу. Я могу бесконечно долго сидеть здесь, наблюдая и слушая, как волнующе шумит ручеек, и тоненькие лучи солнца прорываются сквозь трепещущиеся листья. Но сейчас пасмурно и воздух сырой…
Сажусь рядом с Лиамом, свесив ноги с каменистой кручи.
— Мы могли бы жить здесь. — предполагает он. — Я имею в виду всех, кто сыт жизнью в Котле. — поправляет он. — Никто бы нас не нашел.
— Опасно. — возражаю я. — К тому же, если сегодня мы не явимся на площадь, нас станут искать.
На самом деле, сбежать — великолепная идея, изо дня в день отшлифовывающая моим неукротимым наивным воображением. Это то, что я действительно хочу, что нечаянно возникает в моих несбыточных сокровенных грезах стоит мне только сомкнуть веки. Но действовать надо было раньше, а не в День Сбора, когда департамент кишит опасными солдатами, которых, как охотничьих псов, пустят на наш незамедлительный поиск, обнаружив наше внезапное исчезновение.
— А я убегу. — улыбаясь,
— Ты шутишь? — изумляюсь я.
— Нет. Сегодня. Убегу, как будет подходящий момент.
— Хорошо, что я не увижу твою казнь. — сердито выдаю я: предостережение Лиама задело меня за живое.
— Я не хочу уезжать. — продолжает Лиам. — Говорят, там происходят ужасные вещи.
— Здесь не лучше.
— Но, ты пойми. Никто не возвращается, а те, кто когда-то сюда приехал — не в своем уме. — дрожащим голосом выговаривает Лиам. — Я не знаю, что там делают с людьми, промывают ли им мозги… — уставив взгляд на руки, он умолкает.
Лиам прав. С людьми в Котле действительно творится что-то неладное: они жестоки и бессердечны; они хладнокровно наблюдают за расстрелами. Иногда мне кажется, что им нравится смотреть, как кого-то убивают, будто чья-то смерть питает их живительной силой. Тела убитых на площади лежат неделями, пока мэр из вынужденных побуждений не распорядится их убрать, ибо ему досаждает неприятный, источаемый разлагающимся под палящим солнцем мертвецом, запах.
— Есть какая-то процедура… — задумчиво произношу я.
— А с чего бы нас собирали! — поддерживает меня Лиам. — Камень всегда зарыт гораздо глубже, чем мы думаем. — ухмыляется он, и мрачно додает: — Однажды я проснусь кем-то другим. А я не хочу этого. Я хочу, чтобы мой разум оставался чистым.
Рассматривая свои слегка загрязнившиеся ботинки, пытаюсь найти, чем утешить забеспокоившегося Лиама. Я тоже напугана, не хочу проходить грядущие жестокие программы и, чтобы мне безжалостно «промыли» мозг. Но у нас нет выбора. Мы придем на Площадь Свободы и сядем в подоспевший к тому времени поезд. И сделаем этот опасный шаг самостоятельно или благодаря стороннему вмешательству.
— Ты должен. Я должна. — отрезаю я. — И… — И запинаюсь: надо ли знать Лиаму то, что я намереваюсь сказать? — В Котле меня ничего не держит. Меня опасаются…
— Просто… Ты другая. — улыбается Лиам.
Нашу сплоченную маленькую семью боялись все, особенно всеобъемлющее правительство. Но для них мы были особенно ценны, как воздух. Мы служили кнопкой управления: сдерживаешь бунтарей? — ты достаточно могуч, — ты управляешь всеми.
— Я хочу быть с тобой честным. — Надтреснутый голос Лиама вырывает меня из глубоких раздумий.
— На счет чего?
— Понимаешь, я много думал… не решался говорить… Мы существуем в стране, где поесть один раз в сутки — большая удача; где за действия и мысли расстреливают. И никто не сопротивляется, не начинает борьбу за что-то лучшее, чего мы никогда не знали. Если бы кто-то начал… — Лиам пристально смотрит на меня, — Кто-то, кто имеет необычайно сильное влияние.
Я настоятельно прошу Лиама замолчать:
— Нам нельзя об этом говорить! Кто-то услышит — и нам конец.
— Нам конец в любом случае.