Ренегат

Хавелок Хардли

В воспаленном воображении появляются жуткие картинки вероятного развития событий, но я тут же оттесняю их, ведь все обошлось. Люк не воспользовался прибереженным оружием, и все прекрасно. Разве что, после вечернего приема пищи, мы слегка поругались: я указала на него пальцем и попробовала посмотреть на него так, чтобы он почувствовал себя виноватым и больше не глупил. А еще я подумала, что: умела бы я убивать взглядом — все давно бы уже были мертвы, в том числе и он, за совершенную оплошность. Но меня по-прежнему истязают угрызения совести — Пять не заслужил того, чтобы его жизнь оборвалась именно так

и настолько рано. Мне остается предполагать, что с ним и где находится он сейчас и в том, что его увезли непонятно куда, заключается только моя вина.

Звучит первая нота удручающего гимна; на всю пока что спящую Нору гремит первый удар барабана. Я невольно содрогаюсь, ведь стояло этот жутковатой дроби вмешаться в мои представления, как все краски сгустились. Потирая глаза, с трудом осознаю, что уже пошел седьмой час, а я к этому времени, которого вечно не хватает, ни капли не поспала — едва смыкаю веки, как мне чудится бьющийся в судороге и побледневший от боли Алан. Никак не отделаюсь от мысли, что это меня должен был забрать Фрэнк, а не его.

Со скрипучей кровати поднимается Эббигейл. Золотистые волосы девушки, которая целую ночь ерзала и скулила в беспокойном сновидении, напоминают вздернутую копну сена. Она неуклюже улыбается, приветствуясь, и бредет в ванную. Следом за ней поспешает Мередиан. На самой первой кровати замечаю неподвижный продолговатый бугорок — это лежит Один, скрывшаяся под одеялом темно-соснового цвета. Нужно разбудить Еву, ведь вчера она была настолько слаба, что могла потерять сознание прямо в коридоре, поэтому, чтобы такого с ней в дальнейшем не произошло, ей необходимо пополнить свои исчерпавшиеся запасы сил, а для этого ей нужно поесть. В этот раз я точно отведу ее на завтрак, даже если она будет лягаться.

Обогнув койку Один, осторожно притрагиваюсь к ее плечу.

— Ева, — шепчу я, — просыпайся. Уже пора!

Тщательно приглядевшись к девушке, прихожу в безмолвный ужас: кожа ее лица покрылась зеленоватой, даже смертельной, бледностью, карие стеклянные глаза пусты, как бездонный темный колодец, а, прислушавшись к ее дыханию, прихожу к заключению, что оно неглубокое и прерывистое.

— Ева? С тобой все хорошо? — тревожусь я, но Один не отзывается. — Скажи хоть что-то, умоляю!

После двух неудачных попыток разбудить Еву, прикасаюсь к ее лбу — девушка холодная, как снег.

— Не пугай меня! — выговариваю я четко, надеясь, что она все-таки очухается, услышав направленные к ней воззвания. — Пожалуйста, взгляни на меня!

Но Один не отвечает. Несколько с опозданием подоспевает Люк, который, мельком взглянув на меня, идет к железным шкафчикам, чтобы разбудить тех, кто еще спит, оглушительным грохотанием по железной дверке. Иногда он с беспокойством оглядываться на то, как я топчусь возле нереагирующей на мои настойчивые упрашивания Евы. И не дождавшись, пока я позову его посмотреть на бедную Один, Люк, наблизившись, спрашивает:

— Что случилось?

— С Евой твориться нечто ужасное. Она не реагирует на звуки, не отвечает и, кажется, не моргает. А еще она ледяная и почти не дышит.

Проверив пульс Один, Люк переворачивает ее на спину.

— Она живая. — сообщаю я. — Просто…

— Она спит. — дополняет меня Люк.

— С ней все будет хорошо?

Она ведь проснется?

— Прости, Харпер, я не знаю.

Люк уносит Один.

Спустя десять минут напрасного ожидания, с горечью предполагаю, что он за мной не вернется, чтобы сопроводить в столовую. По пути лихорадочно соображаю, но как бы пылко и яростно не старалась, все же не могу унять, почему Ева так глубоко спит. Что ей мешает проснуться? Вчера она выглядела более, чем уставшей, а за ночь ее состояние значительно ухудшилось. Она жаловалась на головную боль и не покидающий ее голос, но со мной было то же. Почему Один не подавила его? Почему она сдалась? Вспоминая ее худощавое бледное лицо, мне кажется, что ее остекленевшие глаза вовсе не пусты, они полны ужаса. Неужели ее мучают кошмары?

Не глядя, взяв поднос, сажусь на место, где должен восседать Люк, но он все еще отсутствует. Наверно выясняет, что произошло с горемыкой Евой, и почему она так непредсказуемо отреагировала на внушение. Ее неадекватная и неуправляемая реакция должна поднять, как вихрь опавшие листья, немало вопросов, по крайней мере, у меня так точно.

Полагаю, что губительные, и не только для здоровья, долгосрочные последствия суггестии протекают у всех по-разному. И если я сейчас чувствую себя, куда ни шло — это совсем не означает, что я не меняюсь. Может быть, берущие свое начало в необъемном чреве собственного подсознания серьезные изменения обнаружатся немного позже. Этого я опасаюсь больше всего.

Сидящая напротив, причавкивающая Эббигейл, изредка покашивается на меня, будто на что-то намекает. Вдруг чувствую, как подкравшийся сзади неизвестный, будто огромным щупальцем, обхватывает меня за талию и вынимает прочь из-за стола. Услышав колкое замечание по поводу своего веса, опрометью догадываюсь, что после короткого затишья объявился самый настоящий, водящийся исключительно в Норе злыдень, то есть Хонор Трикс. Он обхватил меня так крепко, что невозможно выскользнуть, как бы я не вырывалась. Гогоча нечто невразумительное, будто набрал полон рот воды, он тащит меня к выходу.

— Ну, и где твой защитник? — скрипит Трикс как несмазанная телега. — Без него ты выглядишь не такой смелой.

— Отпусти! — призываю я, суча ногами и пытаясь ударить противника. Но, кажется, до него не сразу доходит то, что ему говорят; пень пнем — что с него взять!

Десятки пар пытливых глаз вытаращились на нас. Трикс, злорадствуя, шебаршит мне на ухо:

— Нет!

— Доказывать свою храбрость, — бросаю я, — унижая тех, кто физически слабее, — это низко и вызывает лишь жалость и отвращение.

— Заткнись! — рычит Хонор. — Ничего я не доказываю!

Снова люто и настойчиво изворачиваюсь и брыкаюсь, но обхват непомерно сильный. Может это и глупость, но я с увлечением начинаю царапать ручища Трикса до крови, надеясь, что он послабит, едва ли не мертвую, хватку. Хонор крепкий, высокий и натренированный — попросту неподъемная гора мышц. Наверно всю жизнь железо таскал, чтобы быть таким мускулистым. Ему, похоже, нравятся подобные ситуации: когда он управляет беспомощной жертвой, и которая втрое меньше него. Вызвал бы он меня на бой — прихлопнул бы, и не прошло бы десяти секунд. И это в том случаи, если ему захочется растянуть удовольствие.