Рентген строгого режима
Шрифт:
В один из наших обеденных перерывов, когда мы с Мирой сидели, спрятавшись за частоколом кульманов, и тихо беседовали в большой и пустой комнате – все вольные и зыки разошлись кто куда, – Мира вдруг задумалась, помолчала и тихо сказала:
– Спасибо тебе, мой дружочек, что ты не спрашивал меня ни о чем, но сегодня я расскажу тебе немного о себе и о своих родителях. Как мне рассказывала мама, с отцом они познакомились на курорте Дарасун в 1922 году. В Гражданскую мой отец командовал войсками на Дальнем Востоке, после войны занимал пост военного министра Дальневосточной республики. Ему было всего 26 лет, а маме и того меньше. Родилась
За год в Германии я совершенно забыла русский язык, и, когда мы вернулись в Москву, моя няня меня совершенно не понимала...
В Москве папу назначили командующим Московским военным округом. Но квартиру нам дали не сразу, и мы какое-то время жили в Кремле, в квартире Анастаса Ивановича Микояна, папиного друга. Мы, дети, бродили по полупустому Кремлю, залезали на Царь-пушку и вовнутрь Царь-колокола. Помню сумрачные, заброшенные и молчаливые соборы и церкви... Потом нам дали хорошую квартиру в Большом Ржевском переулке в районе Арбата. В 1931 году папу назначили командующим Особым Белорусским военным округом, и он переехал жить в Смоленск, но в Москву приезжал очень часто, у него был собственный железнодорожный вагон, вечером уедет из Смоленска – утром уже дома. Я всегда, еще в прихожей, узнавала, что папа приехал, по запаху сигар. Это была пора моего золотого детства...
У меня были необыкновенные и хорошие родители, они очень любили меня и баловали, особенно папа, и не мучили меня наставлениями и нравоучениями. К их огорчению, я была очень болезненной девочкой и много времени проводила в постели, то с ревматизмом, то с почками. Любила всякую живность, и у меня в комнате постоянно жили и рыбки, и канарейки, и котенок, и даже кролики, пока их не убрали из-за очень уж крепкого запаха...
Мы жили в большой просторной квартире, во всех комнатах было много книг, а у папы в кабинете еще всегда было полно журналов на иностранных языках. Папа получил очень хорошее образование и читал и говорил на нескольких европейских языках.
В нашем доме часто собирались интересные и знаменитые люди: маршал Тухачевский с женой Ниной Евгеньевной, командарм Иона Якир, Ян Борисович Гамарник, он жил над нами, а его единственная дочь Виктория была самой моей близкой подругой. В нашем доме познакомились Михаил Афанасьевич Булгаков со своей будущей женой Еленой Сергеевной, ее два сына – Женечка и Сережа тоже были моими хорошими друзьями. Бывала и Лиля Юрьевна Брик с мужем Виталием Примаковым и Осипом Максимовичем и много-много других людей...
Я очень любила ездить с отцом в Смоленск. Сейчас я вспоминаю с удивлением, что папа никогда не рассказывал мне ни о Гражданской
Училась я в 110-й школе и в музыкальном училище Гнесиных, училась всегда хорошо и не огорчала родителей плохими отметками.
Папа всегда был блестящим, подтянутым, безупречно носил военную форму, помню его очень красивые руки, длинные пальцы. Мама мало занималась моим воспитанием, она была очень занята работой, и жизнь вокруг нее кипела... Как-то, помню, я спросила маму, почему мы живем так хорошо, у нас большая квартира, вкусная еда, есть домработница, автомобиль... А многие живут очень бедно, в страшной тесноте коммунальных квартир? У них никогда нет денег, дети считают копейки, а мне папа частенько дает сто рублей, чтобы я купила себе книги... Мама помрачнела и после паузы принялась объяснясь мне, что наш папа очень много сделал для победы революции, и теперь страна воздает ему должное. Сам папа ничего не берет, он все получает от правительства. Не знаю, убедила ли меня мама, но больше я таких вопросов ей не задавала...
Мое сказочное детство мгновенно оборвалось летом 1937 года. Первым был арестован командарм Виталий Примаков, потом застрелился Гамарник, а через несколько дней арестовали всех крупных военачальников, и отца, конечно, тоже. Жен арествованных с детьми выслали в Астрахань. Я плохо понимала всю глубину происшедшей катастрофы, очень беспокоилась о своей живности, которую мама разрешила взять с собой. Я везла кенаря, подаренного мне Лилей Брик, рыбок, черепаху, котенка, они доставляли мне массу хлопот. Мне было в ту пору тринадцать лет...
В Астрахани я встретила своих подруг – Вету Гамарник, Светлану Тухачевскую. Мама с присущей ей энергией взялась за устройство нашей жизни. В заброшенном гараже, который ей выделили вместо квартиры, мама оборудовала несколько вполне приличных комнат и даже уютно их обставила. Была с нами и наша милая домработница Машенька – святая женщина, бывшая монашка, безгранично преданная нашей семье. 1 сентября мы, дети, пошли в школу, a 5-го числа вечером к нам во двор вошел военный. Мама быстро встала ему навстречу, сказав нам: «Это за мной!»
Да, это за ней... Обыск со всеми формальностями, и маму увели. Мама несколько раз спрашивала у военного, что будет с ее дочерью? Он хмуро отвечал, что ничего не будет, никуда не денется. Но он врал. Спустя час пришла машина и увезла меня. Все кончилось…
Новая жизнь началась с «Детприемника» – так было написано на здании, куда меня вскоре определили. Там уже были мои подруги и дети арестованных работников НКВД, которых я раньше не знала. Нас никуда не выпускали, и к нам никто не мог зайти.
Вскоре нас погрузили на поезд и повезли куда-то на северо-восток, на Урал. Мы все время приставали к сопровождающим с расспросами, куда нас везут, и они неизменно отвечали, что везут нас к нашим матерям. Мы жили этой надеждой.
Привезли нас наконец в Нижне-Исетский детский дом, недалеко от Свердловска. Директор вышел к нам и сказал, что ничьх матерей здесь нет. Власти, как всегда, нам врали...
В этой полутюрьме-полудетдоме меня продержали до 1941 года. Правда, мы учились в школе…