Рентген строгого режима
Шрифт:
– Не стыдно паразитничать?
Оба заключенных лениво приподняли головы, оглядели комиссию, и я ясно услышал ответ:
– Кому стыдно?
Военные чины словно вздрогнули, и главный уже заорал на всю площадку:
– Встать! Охрана, отвести этих двух на пять суток в карцер!
Зыки лениво поднялись, натянули рубахи, и я снова услышал тот же голос:
– Вот видишь, Васек, я говорил тебе, что и на стройке нам не дадут спокойно отдохнуть...
В одно из воскресений по лагерному радио объявили, что в столовой прочтет лекцию полковник из Москвы. Народу в столовую набилось до отказа, представительный полковник долго рассказывал о том о сем, много о международном положении, о послевоенных трудностях, но о нас ни слова. Зыки терпеливо и молча слушали краснобая, но потом, потеряв терпение, в резком тоне стали задавать вопросы прямо с места. Полковник забеспокоился...
– Что с нами будет?
– Думают ли о нас в Москве?
– Доживем ли мы до свободы?
Ну и все в таком роде. Полковник попытался все острые вопросы перевести в шутку:
– Вы мужики еще нестарые, считайте, что половину срока уже отсидели, а там, глядишь, за хорошую работу и примерное поведение скостят вам толику лет, вернетесь домой еще до своего сорокалетия, самый возраст переспать с бабой...
Все ржали, но разошлись угрюмые и в плохом настроении... Значит, наверху выпускать нас пока не собираются...
Но все же наш очень строгий лагерный режим стал постепенно трещать по всем швам. Разрешили носить гражданскую одежду, стали платить зарплату в размере одной четвертой от заработанного, организовали «коммерческую» столовую, где за наличные деньги можно было вкусно поесть. Это особенно поражало после многих лет кормежки отвратительной баландой, овсяной кашей да иногда полутухлой кониной или рыбой – а тут вдруг макароны с мясом, настоящий борщ, даже оладьи с джемом. Мы набросились на еду как сумасшедшие, ели по четыре порции и никак не могли насытиться... В общей лагерной столовой появился «росток коммунизма» – на столах лежал нарезанный кусками хлеб – бери и ешь, сколько хочешь. Пайки по утрам уже не выдавали. В общей столовой образовались горы пищевых отходов, и для их реализации развели свиней, целое стадо, и мясо их тоже шло в общий котел, правда, мы видели, что начальство тащило по домам большие окорока, что вызывало глухое недовольство заключенных...
В общем, настроение у всех заключенных день ото дня становилось лучше и лучше, но главное – свобода... Когда она придет и придет ли вообще?.. Никто толком ничего не знал, включая начальство, зато всякие «параши», одна другой невероятнее, распространялись по лагерю с быстротой звука, причем часто взаимоисключающие друг друга...
Однако психологическая температура заключенных медленно, но неуклонно повышалась, и я с тревогой наблюдал, как заключенные собираются национальными кланами и готовятся к активным действиям. Интеллигенция лагеря, как всегда, только ломала голову, что будет да как будет, но к активным действиям была совершенно не готова. Интеллигенты при слове «организация» замыкались и мрачнели, знали, что если сведения об организации дойдут до оперов, они получат первую пулю. Но работяги – дело другое: подавляющее большинство – в прошлом солдаты, они служили и в Советской Армии, и в немецкой армии, и в войсках Степана Бендеры, партизанили. Они прошли все круги ада, да еще в шахте работали без малого десять лет, они и вовсе ничего не боялись – ни черта, ни Сталина, ни опера, они были готовы на все... Но что делать мне? Если встанет вопрос, с кем я? Вот когда я еще раз оценил выгоды своего места в лагере – надену белый халат и буду помогать врачам спасать жизнь раненых. В середине лета 1953 года из нашего лагеря удрал каторжанин Игорь Доброштан. Это был первый побег после смерти Сталина. Раньше, еще до организации Речлага, из воркутинских лагерей нередко убегали блатные, но их, как правило, быстренько вылавливали в окрестной тундре и на месте поимки расстреливали, безо всякой, конечно, юриспруденции, а трупы привозили в Воркуту и бросали около лагерной вахты, где они лежали неделю-другую – в назидание, так сказать... Блатные воры, удрав из лагеря, прежде всего старались добыть документы и с этой целью убивали первого встречного, даже если это был одиночка ненец-охотник. Но ненцы это тоже хорошо знали, между беглыми и охотниками шла настоящая война без компромиссов – ни одна из сторон не намеревалась перейти к мирным переговорам, действовал закон джунглей: кто первый увидел, тот и убивал. Бывали случаи, что группа блатных, удрав из зоны, заходила в какой-либо охотничий поселок и вырезала всех до одного, включая детей, чтобы не оставлять следов и свидетелей, и забирала все, что можно было унести.
И вот хороший и веселый парень Игорь Доброштан зарылся в вагон с досками, запасся харчами – и прощай, лагерь... Поймали Игоря далеко от Воркуты, где-то в районе Котласа, когда он рискнул вылезти из досок и подышать свежим воздухом. Ко всеобщему удивлению, его не только
Обстановка в лагере постепенного все же накалялась, уже был случай, когда толпа возбужденных заключенных окружила плотным кольцом начальника лагеря майора Воронина и учинила ему форменный допрос – когда нас наконец выпустят? Воронин, опытный и неглупый мужик, держался великолепно, поначалу отшучивался, дескать, потерпите, мужики, трошки, о вас думают наверху, и крепко думают, и, уж поверьте мне, наверняка что-нибудь придумают. Но терпение шахтеров лопнуло, пошли в ход и мат, и угрозы: бросим, дескать, работу, затопим шахту, разнесем лагерь и т. д. и т. п. Воронин вскочил на возвышение и закричал во весь голос:
– Успокойтесь, мужики, с огнем ведь играете, вам же будет хуже, очень прошу вас – потерпите еще немного... Думают о вас, думают...
Майора спасло солдатское самообладание, он ничего не боялся, даже смерти, смелый был мужик, что говорить... Мне рассказывали, что в былые времена Воронин, будучи оперуполномоченным лагеря, неоднократно выходил один на один против вооруженного блатного вора и всегда выходил живым, а это была серьезная «игра», можете мне поверить: или-или... В общем, Воронин сумел успокоить зыков, хотя они были у «последней черты» и жизнь майора висела на волоске... Заключенные разошлись по своим местам – кто в шахту, кто отдыхать в лагерь...
В начале августа по всем лагерям Воркуты разнеслась весть, что 1 августа в лагере шахты № 29 произошла серьезная заваруха, закончившаяся массовым расстрелом заключенных. В лагере шахты № 7 заключенные тоже объявили забастовку, и на работу вышли только камеронщики (водоотлив), чтобы шахту не затопило. Но к активному сопротивлению властям заключенные не были готовы психологически, и вохряки ворвались в лагерь и начали избивать всех подряд, невзирая на лица... Несмотря на то что заключенных было неизмеримо больше, чем вохряков, зыки позволили себя избивать, и забастовка была подавлена за полчаса. Заключенный еще не мог поднять руку на человека в военной форме и со звездой на фуражке. Как негр против белого...
Из многочисленных лагерей Советского Союза стали приходить «параши», что везде неспокойно, что в норильских лагерях случались настоящие побоища заключенных, применялись танки и даже авиация. Волновались Караганда, Колыма, Дальний Восток, и только в Воркуте было относительно тихо. Массовый расстрел заключенных на 29-й шахте охладил бунтарский накал зыков в других лагерях, и в нашем в том числе... И это очень плохо, вот если бы мы, да и все сразу... Вот тогда да, наверху зачесали бы затылки. Некоторые горячие головы утверждали, например, что если бы американцы или еще кто выбросили воздушный десант с большим количеством оружия, весь советский север от границ с Финляндией до Камчатки запылал, как огромный костер, погасить который можно было бы только применив водородные бомбы.
Но все же надо отдать должное начальнику нашего лагеря майору Воронину, он всеми силами старался не раздражать заключенных. И все начальники вели себя по отношению к нам очень сдержанно, не придирались, как раньше, по пустякам, не сажали в карцер или БУР даже за не очень слабые нарушения режима... Все ждали...
Прошла зима 1953/54 года, все оставалось по-прежнему никого на волю не выпускали, жили и работали тихо. Шахта ежедневно выдавала на-гора две тысячи тонн угля. Режим в лагере очень ослаб, все занимались добычей через вольных особо шикарных сапог, казенные бушлаты перешивали на модные «москвички» с цигейковыми воротниками. Доставали и пили водку, прямо в бараках, правда, не на глазах у начальства, заводили романы с вольнонаемными женщинами. Как-то весной 54-го года на нашу шахту доставили двадцать пять заключенных женщин-немок для работы на поверхности. Пробыли они в зоне всего несколько часов, но, как потом выяснилось, все до одной были изнасилованы. Правда, наш хлопцы категорически утверждали, что ни одна из женщин никакого сопротивления не оказала и никто из них начальству не пожаловался... Об этом инциденте под общий смех рассказала на врачебной пятиминутке капитан Токарева. В общем, начальство решило сделать вид, что «ничего не случилось», но сам факт направления женщин в мужской лагерь для работы раньше был совершенно невозможен.