Рентген строгого режима

Боровский Олег Борисович

Я, как самый молодой, был полон оптимизма и без всякого разумного объяснения утверждал, что лагерная система скоро рухнет и нас всех выпустят... На всякий случай, для страховки, я говорил, что, возможно, первое время нас оставят работать и жить на своих местах, но в качестве вольнонаемных, но и это ненадолго, упрямо и бездоказательно твердил я. Мне и сейчас непонятно, на чем зиждилась моя уверенность. Спорить с моими мудрыми и опытными друзьями было очень трудно, конечно, меня вдохновляла и Мира, уж очень нам хотелось пожить вместе на воле. Я железно стоял на своем и, где только мог, громогласно вещал, что, подождите чуток и мы будем свободными, мы еще поживем...

Чтобы как-то усилить весомость своих аргументов, я напоминал мудрым оппонентам, что когда во время Корейской

войны Сталин вместе с Мао Цзэдуном решили одним ударом завоевать Южную Корею и, опрокинув слабый американский заслон, в течение недели захватили почти всю территорию, тогда мои друзья-патриоты злорадствовали: ну, Иоська-сапожник – дал капиталистам по мордам, Южная Корея накрылась, и будет еще одна республика – КоССР. А я утверждал что если капиталисты допустят такой наглый разбор, им пора поднимать лапки кверху, значит, они ничего не могут противопоставить напору коммунизма. И вот, когда до южной оконечности Корейского полуострова оставалось всего тридцать километров, все буквально набросились на меня – ну где твой хваленый капитализм? Наложили американцы в штаны и молчат? Я упрямо твердил, мол, подождите, еще не вечер, но мне, конечно, не верили и ржали, не стесняясь и не выбирая выражений...

Однако... 7-й американский флот всей своей мощью обрушился в центр полуострова, отсек огнем китайские и советские войска от севера и взял в плен около двухсот тысяч китайских и советских солдат. Вот когда обнаружилась несостоятельность наших политиков.

И снова я один против всех... Но если в споре о Корее мне, в общем-то, было наплевать, чьей будет Корея, то теперь проблема была животрепещущая и касалась каждого из нас, каждого... Мира была совершенно согласна со мной, она еще раньше считала, что главный виновник всех бед в нашей стране был именно Сталин и если он наконец сдохнет или его ухлопают, все в стране изменится, и в первую очередь рухнет лагерная система... Но шли дни, недели, месяцы, а в лагерной жизни ничего не менялось, и это было самое страшное.

Наконец однажды весной наша судьба, много-много лет взирающая на нас равнодушно, как сфинкс, вдруг подмигнула... Утро было солнечное и безветренное. Я вышел из кабинета подышать свежим воздухом и обратил внимание, что из управления лагеря идет майор Тощев и, держа за веревку, тащит по земле большой портрет в золоченой раме со стеклом. По дороге рама за что-то зацепилась, майор подергал за веревку, потом злобно выругался, ударил по раме сапогом, стекло разбилось, бумага порвалась, и Тощев, бросив портрет, ушел к себе в кабинет. Через несколько минут весь лагерь знал, что майор Тощев снял со стены и потащил на помойку портрет ближайшего соратника Сталина, верного ленинца, несгибаемого большевика, начальника всех лагерей с заключенными товарища Берии Лаврентия Павловича... Пророчество Миры сбылось... Мы поняли, что наверху началась драка за власть, за генсековское кресло. Спустя несколько дней вольные друзья принесли нам свежие «параши»: оказывается, в Кремле образовалось две группы, конечно, только, из членов Политбюро. Одну из них возглавил В. М. Молотов, а другую Н. С. Хрущев, который хочет будто бы ввести в стране демократические порядки и в первую очередь ликвидировать лагеря, то есть выпустить всех политических заключенных. Мы все с понятным волнением ждали – чья возьмет...

Как-то утром ко мне на кушетку подсел проверяющий наш стационар вохряк и, дыша крепким перегаром, горячо зашептал мне в ухо:

– Ты никшни, Боровский, сиди тихо, как мышка, сейчас, понимаешь, решается ваша судьба: либо всех вас в землю, либо на волю. Понял?

Я понимал... Через несколько дней тот же солдат рассказал мне, что на ВМЗ поступил заказ изготовить 25 тысяч наручников, на случай, если нас решат всех уничтожить. Потом я так и не смог выяснить – был ли оформлен заказ на наручники. Возможно, что это был провокаторский маневр оперов для нагнетания среди заключенных беспокойства и неуверенности.

Незадолго до смерти Сталина в газете «Правда» была опубликована небольшая заметка об антисоветской и вредительской организации среди кремлевских врачей, которая своей целью поставила умерщвление членов Политбюро

во главе с гениальным вождем товарищем Сталиным. На нас, как и следовало ожидать, заметка не произвела никакого впечатления, посмеялись и забыли. Правда, мы все же обратили внимание, что все фамилии врачей, кроме одной, были еврейскими, и решили, что это начало очередного гонения на иудеев. Однако заметка произвела большое впечатление на заключенных-иностранцев. В одно из воскресений ко мне в кабинет пришла группа: западный немец, француз и англичанин, они просили меня объяснить, как это может быть, что известные всему миру врачи объединились в банду убийц, и где? – в Кремле! Уму непостижимо, и они этого понять не могут... Я рассмеялся и сказал, что никакой банды врачей-убийц нет и быть не может, это обычный трюк деятелей МГБ, он им понадобился для развязывания очередной кампании травли евреев, вот и все.

– Но, господин Боровский, – настаивали европейцы, – ведь это сообщение напечатано в газете «Правда», ее читает весь мир, как же можно в ней печатать «собачий бред», как вы выражаетесь?

Ну что я еще мог объяснить фраерам? Они недоверчиво покачали головой и ушли, полные сомнений.

Но вскоре поставили к стенке и товарища Берию Л. П., и в той же «Правде» было опубликовано на ту же тему, но уже другое сообщение: в короткой заметке сообщалось, что дело врачей пересмотрено, все они оказались невиновными и выпущены на свободу, правда, в списке оправданных врачей на одну фамилию оказалось меньше, чем в списке обвиняемых. Видимо, один из врачей не выдержал слишком гуманного обращения следователя и отдал богу душу. На следующий день ко мне в кабинет пришли те же иностранцы и все они по очереди с чувством, крепко пожали мне руку:

– Да, господин Боровский, благодарим вас за разъяснение, вы действительно очень хорошо знаете свою родину.

Все эти тревожные месяцы мы пристально следили за поведением золотопогонного начальства. Мой дневальный Иван Зозуля целыми днями пропадал среда своих друзей-бандеровцев и ежедневно информировал меня о лагерных и мировых новостях. Бандеровцы вели себя пока спокойно, но, по всем данным, были готовы в любой момент вступить в схватку с кем бы то ни было... Это были сильные, хорошо обученные боевые солдаты, готовые на все...

В середине лета 1953 года нас вдруг перестали стричь наголо, это была сенсация, наконец-то лед тронулся... Значит, большие начальники решили, что мы никуда убегать не собираемся, а будем терпеливо ожидать решения своей судьбы. Все зыки немедленно завели себе бритвы и очень скоро внешне сильно изменились: появились усы, бородки, проборы, кудри, а я стал, как и до ареста, носить волосы назад, без пробора.

Через несколько дней еще одна сенсация: прибежал ко мне в кабинет взволнованный Петя Лапинскас и сообщил, что приказано немедленно снять с одежды личные номера, и мы с Петром тут же спороли их скальпелем. Свой номер 1-К-50 я запрятал в корешок какой-то книги с целью сохранить его и очень сожалею, что ни книги, ни номера в Москве так и не нашел...

В один из теплых дней августа мне захотелось проветриться, и я договорился с нарядчиками, что меня с бригадой строителей отведут в город на строительную площадку, но только до обеда, и чтобы конвойный солдат отвел меня обратно в зону. Строительный объект – жилой дом – находился недалеко от города, погода стояла теплая, и я с удовольствием бродил по площадке, любуясь, как дружно и квалифицированно работают строители. Строительная площадка, как полагается, была обнесена временным забором из колючей проволоки, с вышками по углам, и я заметил, что в одном углу, на зеленой травке, расположились загорать двое зыков. Они разлеглись на листе фанеры, раздевшись до пояса, их руки и спины были в синей татуировке, и по ней я определил, что это матерые воры-законники. Мужики были здоровые, их белые мускулистые тела странно контрастировали с работягами, сновавшими по стройке в черных или белых рубахах. Неожиданно на стройку пожаловала очередная «высокая» комиссия в погонах. Проверяющие неторопливо обошли стройку и обратили внимание на два распластанных белых тела, подошли к ним, и, по-видимому, главный из них спросил полковничьим басом: