Решальщики. Перезагрузка
Шрифт:
— А ты, Игорек, са-а-т-т-ветствуешь, — с издевкой процедил Брюнет.
— Тебе обязательно нужно в меня плюнуть? — жалобно спросил Строгов.
— Ты сам весь себя обслюнявил, папа! Хочешь са-а-тветствовать — подойди и дай в морду. Тебя могут избить, могут искалечить. Но ты будешь чувствовать себя мужиком. Вот так, папа! А то офицер… с женщиной. А надо — как твой Саша: вязанкой — в харю!
— Тебе обязательно нужно в меня плюнуть, — снова сказал Строгов.
— А ничего, что из-за твоих «подвигов» я на три шага к инфаркту
Леонид натужно кашлянул в кулак и выразительно посмотрел на Брюнета. Резонно опасаясь, что под натиском издевок и оскорблений в свой адрес Строгов может не выдержать и, как минимум, замкнуться, уйти в себя. Сейчас Игорь Васильевич был подогрет алкоголем, возбужден. Ему все еще хотелось выговориться. Но в любой момент он мог и «закрыться». Такие случаи бывали.
Это прекрасно понимал и Петрухин. А потому протянул Строгову пачку сигарет, сдерживая внутреннее омерзение, похлопал его по плечу и сказал фальшиво-участливо:
— Отлично тебя понимаю, Игорь. Героев в жизни нет. А ситуевина крайне неприятная. Тебя оскорбили, и ты позвонил Саше. И я бы позвонил Саше. И Виктор тоже позвонил бы Саше.
Брюнет хмыкнул, и Дмитрий раздосадованно наступил ему на ногу под столом: дескать, молчи. Обосрешь нам всю обедню.
— Вам, наверно, трудно это понять… Но… меня в присутствии Ольги едва ли не пинками вышибли со стоянки. Нормально, да?.. И тогда я позвонил Саше. И мы встретились с ним на следующий день, в баре «Трибунал».
— Какого числа?
— Двенадцатого апреля. Я это хорошо запомнил, потому что…
— Потому что День космонавтики, — мрачно сказал Петрухин.
— Что? А, да, действительно… В общем, я обрисовал ему ситуацию. А Саша рассмеялся и сказал: так в чем вопрос? Проучить надо уродов… И мы с ним поехали на Загородный. И, как назло, на том самом месте как раз стояла эта тачка…
— Лёнька, вкурил? Джип на Загородном?!
— Слышу-слышу. Выходит, не зря я весь вечер в Инете тогда ковырялся.
Строгов посмотрел на партнеров непонимающим взглядом. А уже в следующий момент Брюнет смачно хлопнул себя ладонями по ляжкам и ажно привстал:
— Стоп! На Загородном, говоришь? Так это ты сжег джип Утюга?
— Как? Того самого? — потрясенно спросил Петрухин.
— Того самого, — оскалился Виктор Альбертович и, не удержавшись, заржал. — Ну ты, друг детства, даешь! Да Утюг на говно изошел! Все орал: найду падлу — поглажу… Ты, кстати, знаешь, Игорек, почему его Утюгом зовут?
— Н-нет.
— Сильно любит гладить! — с далеко идущим намеком охотно «разжевал» Брюнет. — М-да… Правильно парни рассказывали: характерный мужик этот твой Саша.
Строгов побледнел еще больше и протянул руку к бутылке.
— Очень быстро гонишь, Игорек! Этак ты укушаешься раньше, чем мы дослушаем до конца твою увлекательную повесть. А мне страсть как хочется узнать, чем она кончится.
— Она давно кончилась, —
— Угу, на Пасху… Вот про это и пили. Как зазубренным серпом по моим нежным колокольчикам… Пили, Игорек, пили.
Игорь Васильевич с тоской посмотрел на бутылку.
— Да дай ты человеку выпить, Виктор! — крякнул Петрухин. — Видишь, хреново ему?
— Тьфу… Да пусть хоть зальется! Офицер-с-женщиной.
Строгов набулькал себе коньяку. Выпил.
— Спасибо… С чего… с чего мне… э-э-э… начать?
— Ну с Утюгом худо-бедно разобрались. Там Саша взялся «наказать уродов». Допустим. А вот в чем все-таки была суть конфликта с Нокаутом? — подсказал направление Купцов. — Версия «фольксваген» выглядит не очень убедительно.
— Да, конечно. Не в «фольксе» дело…
— А в чем тогда?
— Просто Лешенька начал борзеть… У него была масса амбиций и полторы извилины. Он же никто. Ноль. Жлоб. Пэтэушник. Такой же, как эти уроды на заправке. Быдло. Вы… вы меня понимаете?
Леонид автоматически кивнул. Ему не очень нравилось слово «быдло», но применительно к облику Леши Нокаута, за который им в свое время красочно живописал Брюнет, похоже, оно было вполне уместно.
— Вот… Короче, Лешеньке захотелось уважения. Ему хотелось быть — о-го-го! — бизнесменом. А он же трех слов связать не может без мата… не человек, а беда в «дольче габбана». Но с претензиями. Помнишь, Виктор, когда мы с финнами только-только завязались и поехали в Хельсинки?
— Ну?
— Он ведь тоже тогда рвался: я буду переговоры вести!.. Господи! Да какие ему переговоры? Я ему тогда осторожно намекнул — так он меня с ног до головы слюной обрызгал.
— Что же ты мне ничего тогда не сказал?
— Я говорил. Но ты отмахнулся. Сказал: что вы как дети? А Леша завелся! Он вбил себе в голову, что я против него интригую… И начал меня доставать… Я в ответ попытался по-хорошему. Попытался наладить контакт. Но он из породы таких козлов, которые понимают только язык силы. Я ему: Леш, давай замнем. Кто старое, говорю, помянет — тому глаз вон. Сходим в баньку, выпьем, срамных девок позовем. А он мне: зачем девки? Ты сам у меня отсосешь… Ну нормально?.. Сказал — и ржет, сволочь. Довольный. Глаза блестят. Зубы скалятся… А вы говорите — «фольксваген».
— Нет. Это ты, Игорь, говоришь: «Фольксваген».
Бывший флотский офицер плеснул себе еще коньяку. Сейчас от прежней его бледности не осталось и следа. Строгов сидел красный, на лбу выступили капельки пота. И на носу тоже выступили капельки пота.
— На самом деле это Нокаут сказал, — отрешенно поправил он. — Но вы думаете, ему нужен был тот «фолькс»? Да хрен там! Ему нужна была ссора. Повод… И тогда я понял, что…
Игорь Васильевич вдруг замолчал. Видимо, ему было очень трудно вспоминать, что он тогда понял.