Ревнивая печаль
Шрифт:
Она остановилась, схватившись рукою за сломанную ветку дерева у дорожки. Митя и Тамара шли все медленнее, потом свернули на боковую аллею и совсем остановились. Теперь они стояли посреди этой узкой аллеи, глядя друг на друга, и молчали. Лера видела, что они молчат и только смотрят неотрывно.
И об этом уже невозможно было ни говорить, ни даже думать. Об этом молчании двоих, которым не нужны слова…
Лере показалось, что они стоят так целую вечность. Она почувствовала, что не в силах больше смотреть на них,
Она не знала, что ей делать и как жить дальше.
Ничего не произошло – и все переменилось до неузнаваемости. Лера знала, что никогда этого не забудет – двоих в прозрачном как слеза зимнем парке, и их молчание, и ясно видимый купол над ними…
Этого никому нельзя было объяснить – что же произошло. Но зачем ей было что-то объяснять? Лера понять не могла, как же все могло перемениться так мгновенно, но чувствовала необъяснимую безвозвратность происшедшего.
Внешняя жизнь шла как обычно. Все было готово к предновогодней премьере «Онегина», и генеральная репетиция была назначена, а перед нею – последний прогон, без костюмов и декораций.
Лера сама не знала, зачем пришла на этот прогон. Наверное, просто подчинилась общему настроению, которым был с утра пронизан театр: напряженному ожиданию. Едва ли Митя говорил кому-нибудь, что недоволен тем, что делает. Но и скрыть этого своего ощущения он не мог, и оно чувствовалось в настроении всех – от гардеробщицы до первой скрипки. Всеми владела растерянность – такая странная, необъяснимая накануне премьеры. Лера даже забыла на время о своих печалях, испугавшись этого общего уныния.
Митя никого не приглашал на этот прогон и казался таким мрачным, что даже Лера спросила неуверенно:
– Я посижу?
– Да, – кивнул Митя. – Если не очень занята.
В общем-то, все выглядело довольно буднично – наверное, из-за отсутствия декораций. Даже рояль остался стоять на сцене, его только отодвинули в сторону, чтобы не мешал исполнителям.
Лера и раньше видела отдельные картины, но весь спектакль смотрела впервые. И, как ни странно, успокаивалась, слушая арию за арией.
Голоса у певцов были удивительные, она никогда не слышала таких! Даже сцена дуэли, которую Лера вообще-то терпеть не могла из-за неестественности оперных слов, – и та захватывала, подчиняла единому настроению: двое стоят на снегу, и смерть неотменима.
Лера вслушивалась в звуки скрипок, в поразительно чистый, летящий Тамарин голос… Ее завораживало это волшебство. И ей было хорошо – так хорошо просто слушать голоса, смотреть сбоку на Митино лицо, отдаваться ясной стихии этих звуков.
Она не замечала, как летят минуты, как сплетаются они в тонкое кружево мелодий, – до сцены последнего объяснения.
Тамара и Витя Логинов, певший Онегина, стояли на авансцене,
И вдруг оркестр затих – оборвались звуки скрипок, виолончелей, зависли в пространстве зала голоса духовых.
Лера вздрогнула от неожиданности и перевела взгляд на Митю. Она поняла, что он остановил оркестр, но не могла понять почему. А взглянув на него, едва удержалась от того, чтобы вскочить и подбежать к нему: такая мука, такое отчаяние читалось у него на лице…
Митя бросил палочку на пульт и в одно мгновение оказался на сцене рядом с Тамарой. В зале стояла тишина, не нарушаемая ничьим дыханием. Взгляды актеров и зрителей были устремлены к нему – в недоумении, в ожидании.
– Холод, Тамара, холод! Ничего я не слышу в твоем голосе, кроме холода и красоты!.. И все напрасно… – произнес Митя, глядя на нее; боль звенела в его голосе. – Кому ты поешь, скажи мне?
– Онегину… – растерянно ответила Тамара.
– Ты понимаешь, что между вами происходит – и что должно происходить?
– Да…
– Ничего ты не понимаешь! Ведь ты его любишь, и тебе не суждено с ним быть никогда, не в твоей власти это изменить! Да ты знаешь ли, какая это боль? Это же – из последних чувств, за ними уже ничего нет, они жизнь от смерти отделяют… А ты мне арию выпеваешь!
Тамара молчала. Митя не отводил от нее глаз.
– Что же мне делать? – тихо произнесла она наконец. – Я не могу по-другому, Дмитрий Сергеевич… Я уйду лучше…
С этими словами она повернулась и медленно пошла за кулисы, едва не ударившись о стоящий на ее пути рояль.
– Подожди!
Голос его прозвучал так, что сердце у Леры упало в пустоту.
Митя догнал Тамару и взял за руку. Лера видела, что он забыл обо всех и обо всем.
– Прости меня, – произнес он. – Я не хотел тебя обидеть. Ты сможешь это почувствовать, я же знаю. Постой, успокойся. Сейчас все пройдет, постой, посмотри на меня…
С этими словами, не сводя с Тамары глаз и продолжая держать за руку, Митя сел за рояль, потом отпустил ее руку и коснулся клавиш.
Тамара стояла в полушаге от него и смотрела как завороженная.
– Послушай, – сказал Митя, и клавиши рояля зазвучали под его пальцами так же молитвенно и тихо, как его слова, обращенные к Тамаре.
Он никогда не пел в театре, и все собравшиеся наверняка слышали это впервые. Но Лера с детства знала, как может звучать Митин голос – знала ту невыразимую силу, которая слышалась в каждом звуке, чувствовалась в движениях его губ. Она в глазах у него стояла сейчас, эта сила, она не могла больше скрываться в их тайных, темных уголках и рвалась наружу, все себе подчиняя и все защищая собою!