Ревнивая печаль
Шрифт:
Лера не могла понять, что он поет. Да это было и неважно. Это были слова, которых она не знала, – слова такой любви, которая вообще в слова не умещается.
Она видела, как побелели пальцы точеной Тамариной руки, которой та опиралась о рояль.
Слова его летели к ней! Не к ней, Лере, а к этой женщине, застывшей перед ним в молчании:
Все унесла ты с собой —И солнца свет, и любовь, и покой.Все, что дышало тобой лишь одной…Лера
– Ну же, милая, – одними губами произнес он. – Ты слышишь?
Он перестал играть, убрал руки с клавиш. И вдруг Тамарин голос нарушил тишину…
Лера не знала, что это звучит. Человеческий голос не мог звучать так – из последних чувств, по-другому назвать это было невозможно. Но так звучал Тамарин голос, звучали слова последней арии Татьяны: «А счастье было так возможно, так близко…»
Это уже была не чистота, не красота и не легкость – это было то, что невыразимо словами.
Тамара замолчала, словно задохнулась на последней ноте.
– Ты поняла? – спросил Митя, глядя на нее сияющими глазами.
– Вы мертвого заставите понять, Дмитрий Сергеевич…
Тамара произнесла это тихо, почти неслышно, но слова ее долго не затихали под куполом.
Когда Лера выходила из зала, ей казалось, что она никогда больше не заставит себя войти сюда.
Глава 4
Накануне премьеры Лера заехала к Нате Ярусовой за давно заказанным вечерним костюмом.
Ната давно уже перебралась из своей скромной мастерской на Лесной улице в роскошное ателье на Фрунзенской набережной. Но больше ни в чем она не изменилась – осталась такой же маленькой, кругленькой и так же умудрялась выглядеть привлекательной, несмотря на короткие ножки и пухлый подбородок.
Попасть к ней теперь считалось делом престижным, и она придирчиво сортировала клиентов. Но Лера была вне конкурса и вне очереди.
– Ты у меня – как талисман! – Ната прикалывала подол Лериной юбки, ловко доставая изо рта булавки с разноцветными головками. – Нет, правда, Лерка, как ты у меня тогда стала шить – народ так и потянулся, как за флейтистом из Гаммельна!
Вообще-то Лере нравилось болтать с Натой. Та была умна, образованна и обладала отличным чувством юмора. Но сегодня настроение у Леры было такое, что ей хотелось только одного: лечь на кровать, отвернуться лицом к стене и никого не видеть и не слышать.
Если бы накануне открытия театра кто-нибудь сказал ей, что в таком настроении она будет встречать Митину премьеру, – Лера послала бы нахала куда подальше. А сейчас ничего ее не радовало, и ей не хотелось только обидеть Натку своим полным равнодушием к ее работе.
– Ну что, Лер, так оставить или покороче? – спросила Ната, отходя на шаг в сторону и внимательно разглядывая приталенный пиджак и узкую юбку с едва заметным разрезом сзади. – Я специально не подшивала, хотела еще раз на тебе взглянуть. По-моему, можно покороче. Зачем тебе коленки прятать?
Лера
Месяц назад, выбирая фасон, Лера сразу остановилась именно на этом, хотя что-то подобное у нее уже было. Но, переглядывая кипу ярусовских эскизов, она заметила вот этот простой пиджак, под который не надевалась блузка.
Просто вспомнила вдруг, как в альпийском поселке они с Митей, уложив наконец Аленку, собирались в ресторан; это было накануне отъезда. Лера извлекла из чемодана как раз такой костюм, который можно было носить без блузки – только он был золотисто-кремового цвета, – и надела его, пока Митя был в ванной.
Ей не терпелось примерить колье, которое Митя подарил ей на память об этой неделе в Швейцарских Альпах. А оно было золотое, тонкого «травяного» плетения и с желтыми топазами – так что, конечно, должно было прекрасно смотреться на открытой шее, над глубоким вырезом пиджака.
– Нравится тебе? – спросила она Митю, появившегося в дверях спальни.
– Несомненно, – подтвердил он. – А что, есть мужчина, которому это может не понравиться? Встретишь – позови меня познакомиться.
– Почему же? – улыбнулась Лера. – Может показаться, что без блузки как-то не завершено.
– Все завершено, – не согласился Митя. – И я даже знаю, что подумает любой мужчина, увидев тебя в этом пиджаке.
– Что? – заинтересовалась Лера. – Так-таки и любой?
– Любой, – подтвердил он. – А подумает он вот что: полжизни я отдам за то, чтобы расстегнуть эти пуговки…
С этими словами Митя прикоснулся к верхней пуговице таким единственным своим движением, нетерпеливым и нежным одновременно, что Лера забыла и о ресторане, и о новом колье, и вообще – обо всем…
– И ты полжизни отдашь, Митенька? – прошептала она, когда он поднял на нее глаза, на мгновение отняв губы от впадинки между ее ключицами.
– А я всю отдам.
Лера вспомнила тот вечер в Альпах, когда выбирала наряд к Митиной премьере. И вот сейчас она смотрела в зеркало, видела себя в безупречно сшитом костюме с золотыми пуговками – и ей хотелось плакать.
Будь ее воля, Лера вообще не пошла бы в театр в вечер премьеры. Но это, конечно, было совершенно невозможно. Надо было следить за множеством мелочей, которые нельзя было пустить в такой день на самотек, надо было встречать гостей, разговаривать, улыбаться… Надо было выглядеть веселой и уверенной в себе.
Единственное, чего она не могла заставить себя сделать, – зайти к Мите перед началом, как делала это всегда.
Сидя в директорской ложе, Лера вглядывалась в его лицо, освещенное лампочкой на дирижерском пульте, и пыталась понять: о чем он думает сейчас, что происходит в его душе? И ей казалось, что этого она не поймет больше никогда.