Революция отвергает своих детей
Шрифт:
На третьем этаже он остановился. Он открыл дверь. Когда мы вошли, я увидел, что это простая двухкомнатная квартира.
Вдруг из одной комнаты вышел мужчина. Я вздрогнул.
— Не бойтесь, это мой друг, — успокоил меня хозяин.
— Немец? — спросил тот.
— Да, он хочет в Югославию.
Я снова заметил удивленный, радостный взгляд.
— Мы надеемся, что счастливо доберетесь туда.
В течение дальнейшего разговора я заметил, что мои новые знакомые столь же мало верят в официальное обвинение против Югославии, как и я.
Мой
— Да оставь ты его в покое, он уже многое пережил в пути. Пусть сначала выспится.
Они уложили меня спать и пожелали спокойной ночи.
С облегчением я улегся. Чего только со мною не произошло за истекшие двадцать четыре часа! Бегство из Высшей партийной школы, переход границы, поездка в Подмокли и в Прагу, ужасная ночь, которой я так боялся — все было позади. Я был так утомлен, что скоро уснул. О наступающем дне я почти не думал.
— Эй, путешественник в Югославию, вставайте, — разбудили меня рано утром. — Мы должны оба отправляться на работу.
Я быстро оделся.
— Удастся ли вам сегодня двинуться дальше?
— Да, я твердо уверен, что сегодня все будет в порядке. И большое, большое спасибо! Понятия не имею, где бы я ночевал, если бы не вы.
— Не стоит благодарности. В наше время надо всегда помогать тем, кто бежит, счастливого пути в Югославию! Если счастливо доберетесь, то скажите там, что есть еще чехи, которые сохранили дружеские чувства к Югославии.
Я обещал.
Медленно брёл я по городу. Теперь прогулка по Праге была уже не такой опасной. Улицы были полны людей и я никому не бросался в глаза. Отдохнувший, освежившийся я постучал в девять часов утра в ту самую дверь, перед которой я стоял вчера безрезультатно.
На этот раз дверь отворилась. Мой знакомый протянул мне руку с радостью и видимым облегчением.
— Вот прекрасно, что ты здесь! А я уже думал, что ничего не вышло.
Я рассказал ему о моих неудачах. Выяснилось, что он ждал меня в Подмокли до пяти часов вечера, затем вернулся на автомашине в Прагу, думая встретить меня там. Не найдя меня в Праге, он немедленно вернулся в Подмокли. Так мы разминулись.
— Самое важное, что ты здесь. Теперь мы не допустим ошибок и ты скоро будешь в Белграде.
Это было 14 марта. Я успокоился. У меня была теперь связь с партийцем из оппозиции, у которого в таких делах был большой опыт и который разделял мои взгляды.
Наступили дни, когда мои нервы напрягались до предела. Я никогда не знал, что принесет следующий час. Но постепенно я приближался к своей цели: к Белграду. Я никогда не забуду людей, помогавших мне во время бегства. Это были оппозиционно настроенные партийцы, которые помогали мне по внутреннему убеждению в правоте дела. Само собой разумеется, что я не назову ни имен, ни городов, в которых мне приходилось останавливаться.
25 марта 1949 года в шесть часов пополудни состоялось, наконец, мое
Я сразу позвонил моему хорошему знакомому, крупному работнику югославской компартии. Через полчаса он заехал за мной на автомашине и отвез в свою квартиру.
— Жить ты можешь у меня. Сначала отдохни, обо всем дальнейшем поговорим после.
Через два дня меня пригласили в Центральный комитет югославской коммунистической партии.
— Велько Влахович вас уже ждет, — сообщила мне одна из секретарш.
Я знал, что Велько Влахович был одним из ведущих членов ЦК и руководителем иностранного отдела при партийном руководстве.
— Я рад, товарищ Леонгард, что ты благополучно прибыл, — сказал он на чистом русском языке.
Я смотрел на него и мне казалось, что я его уже где-то встречал, но не мог точно вспомнить, где. Но он помнил:
— Я знаком с тобой уже давно. Ведь ты был в 1942–1943 годах в школе Коминтерна в Кушнаренкове? Он смотрел на меня улыбаясь. — Не была ли у тебя в школе Коминтерна кличка «Линден»?
Я очень удивился. За семь прошедших лет, я никому не называл моей клички в школе Коминтерна.
— Итак, товарищ Леонгард, как ты себе представляешь свою деятельность здесь, в Югославии?
— Я хотел бы, прежде всего, составить для моих немецких оппозиционно настроенных товарищей, подробное разъяснение причин и развития конфликта между компартией Югославии и Коминформом. Материалы, вышедшие до сих пор, касаются некоторых проблем, с которыми наши товарищи мало знакомы. Поэтому для них иногда затруднительно составить себе общую картину.
— Хорошо, напиши. Мы напечатаем это по–немецки здесь, в Югославии.
Он повернулся к моему спутнику.
— Можно достать для него немецкую машинистку? Мой спутник кивнул. Вопрос был решен.
— Хорошо, это твоя работа на ближайшее время. Но как ты представлял себе свою постоянную работу в Югославии?
— Нельзя ли мне устроиться на работу в немецкой редакции Белградской радиостанции?
Он снял телефонную трубку и провел короткий разговор по–сербски.
— Ты можешь явиться через несколько дней к директору Белградской радиостанции, а как только окончишь брошюру, можешь там работать.
Разговор был окончен. Все было разрешено в несколько мгновений.
Меня никто не допрашивал. Меня только вежливо встретили, как иностранного партийного товарища, порвавшего, после долгой внутренней борьбы, со сталинизмом. Югославы были знакомы со мной давно и знали, как это происходит. Меня не волокли ни в какие комиссии, не задавали никаких наводящих вопросов, не помещали в «гостиницы», где надо было писать отчеты; мне не пришлось бороться за какое-либо «признание».
Это было в конце марта 1949 года — почти через два года после моего первого посещения Югославии, через девять месяцев после резолюции Коминформа и разрыва с Москвой.