Революция отвергает своих детей

Леонгард Вольфганг

Несколько дней спустя, — я к этому времени уже более года жил в Югославии, — Тито пригласил меня в Дединье. Был ясный летний день, и Тито предложил мне вести беседу в саду. Я начал было говорить с ним по–русски, но он с улыбкой остановил меня: «Говорите лучше по–немецки», — сказал он с легким австрийским акцентом. В ходе этой беседы Тито обратил мое внимание на то, что проведенные до того реформы были еще далеко не достаточны. Пора уже от государственного хозяйствования перейти к первоначальной марксовой концепции «ассоциации свободных: производителей». Хозяйство социалистической страны должно было бы, — как высказался Тито в нашей беседе в мае 1950 года, — направляться не сверху государственной плановой комиссией через директоров

предприятий, а свободно избираемыми рабочими советами на фабриках, заводах, на всех предприятиях. «Мы готовим важные перемены в этом направлении», — добавил он. Когда же я стал спрашивать о некоторых теоретических деталях, он улыбаясь, ответил со скромностью, которая произвела на меня глубокое впечатление: «Об этом поговорите лучше как-нибудь с товарищем Карделем, он особенно хорошо разбирается в этих вопросах».

Тито переменил тему и стал расспрашивать меня о впечатлениях от Югославии. Из моих ответов он заключил, что кроме Белграда, в котором я тогда жил, я познакомился лишь немного с Хорватией и Словенией. Он был удивлен, почти смущен: «Вы непременно должны познакомиться с югом нашей страны, с Черногорией н Македонией». С привычной мне тогда дисциплинированностью я отказался: «Увы, это невозможно, ведь я на постоянной работе в Белградском радио». Тито засмеялся: «Ну, может быть это все-таки можно устроить», — сказал он мне на прощанье.

Вскоре после этого радио Белград дало мне отпуск, и я посетил Черногорию и Македонию. Там 26 июня 1950 года я узнал о введении рабочих советов в Югославии. На эту тему велись повсюду горячие споры, и уже несколько недель спустя я посетил организации и предприятия, в которых тайным голосованием были избраны рабочие советы. На отпечатанных для этого избирательных бюллетенях я увидел вдвое больше кандидатов, чем нужно было избрать. В первый раз в жизни я наблюдал выборы не по предписанному сверху единому списку.

В передачах Белградского радио на немецком языке я старался описать это развитие и получал иногда одобрительные письма от слушателей. В первую очередь заявили о себе разочарованные работники и члены западногерманской компартии, которые, подобно мне, отвергали линию покорности КПСС и видели в Югославии новую привлекательную модель социализма. Очень скоро к нам стал просачиваться слух, что кое-кто из исключенных собирается создать собственную организацию, независимую марксистскую партию. Это было для меня знаком, что новые целепостановки вышли далеко за пределы Югославии.

Полтора года, которые я провел в Югославии, — с марта 1949 по ноябрь 1950, — произвели на меня глубокое положительное впечатление. Как и прежде я был убежден, что югославские коммунисты имеют исторические заслуги: они не только освободили свою страну сначала от фашистской оккупации, а затем — от господства Москвы, но пошли новыми путями и представили миру полновесную альтернативу к сталинскому коммунизму. Они дали таким образом толчок другим компартиям, которые, — каждая на свой лад, — последовали их примеру и положили основание движению, которое сегодня, через три десятка лет, получило название «еврокоммунизма».

Все это не значит, что я отношусь некритически к развитию Югославии, особенно в последнем десятилетии. Без сомнения в ходе этого развития — как и следовало ожидать — было совершено немало ошибок; больше того, случались и серьезные провалы, отчасти даже и возвраты к бюрократическим формам мышления и деятельности. В моих глазах, однако, это не уменьшает значения югославской самостоятельности и произведенных преобразований.

И чтобы ответить попутно на часто задаваемый мне вопрос, скажу, что когда в начале ноября 1950 года я перебрался из Югославии в ФРГ, то это был не «отход», но вывод из сложившегося у меня убеждения, что как немецкоязычному публицисту мне надо работать в немецкоязычной стране.

Моя жизнь в Западной Германии поначалу была нелегкой. Многое было и не могло не быть

мне чрезвычайно чуждым, не только, как это часто описывают, громадный выбор товаров, но, прежде всего, совершенно иные представления и формы мышления и, что меня довольно сильно пугало, широко распространенное незнание и непонимание того, что творится в социалистическом мире. В качестве беженца и безродного левого интеллигента, при постоянных нападках с Востока и недоверчивой критичности с Запада, жить было не просто. Об одиночестве и изолированности беженцев из другой части Германии написано уже немало; в начале 50–х годов им было без сомнения еще труднее, чем сегодня.

В этом отношении мне, во всяком случае, повезло: я очень скоро смог присоединиться к людям, прошедшим аналогичный путь развития, издававшим в 1950—51 годах в Дюссельдорфе независимую социалистическую газету «Фрейе Трибюне» и готовившимся создать новую, совершенно независимую от Москвы левую партию. В пасхальные дни 1951 года на привлекшем тогда большое внимание учредительном съезде в Вормсе была основана «Независимая Рабочая Партия Германии». К съезду прибыли грузовики с ребятами из восточногерманского Союза Свободной Немецкой Молодежи с задачей штурмовать съезд и воспрепятствовать таким образом учреждению партии. С другой стороны, на съезде присутствовали видные журналисты, обеспечившие новорожденной партии во всем мире известность, далеко превосходящую наличное влияние тогдашней карликовой организации. Хоть Независимая Рабочая Партия оказалась лишь эпизодом в истории ФРГ, — только в Вормсе она была представлена одно время в городском совете, — она была, тем не менее, не совсем уж незначительным камешком на мозаичном пути отречения от сталинизма и поиска альтернативных решений, а, следовательно, и шагом в направлении того течения, которое получило теперь название «еврокоммунизма». Перечитывая сегодня заявления НРПГ 1951—1952 годов, удивляешься, находя в них мысли, которые для современного «еврокоммунизма» кажутся сами собой разумеющимися.

После того, как весной 1952 года НРПГ перестала существовать, — искусственно отстроить новую партию было бы не только невозможно, но принципиально неверно, — я вскоре пришел к заключению, что мне следует сосредоточиться на наблюдении процессов в коммунистическом мире.

Эта задача показалась мне тем более неотложной, что в начале 50–х годов осведомленность в этой области, прежде всего среди деятелей массовой информации была зачастую крайне односторонней и ограниченной. Я с жадностью читал тогда книги бывших коммунистических партработников, порвавших со сталинщиной. С огорчением мне пришлось убедиться, что многие из них после разрыва стали глашатаями радикального антикоммунизма, Односторонняя, полная ненависти полемика была и осталась мне, однако, чуждой. Я уже тогда стоял за объективное изучение коммунизма с цепью анализа реальных процессов в коммунистическом мире, одинаково далекого как от примитивного антикоммунизма и чувства ненависти (широко распространенного в 50–х годах), так и от прикрас и иллюзии (все больше распространявшихся в конце 60–х).

С этих принципиальных позиций написана в 1953—55 годах моя книга «Революция отвергает своих детей». Мне хотелось описать затруднения, противоречия и перемены в коммунистических государствах на примере одной человеческой судьбы, показав при этом мой собственный жизненный опыт, мои переживания, надежды и сомнения не с каких-либо позднейших позиций, а такими какими они были в то время.

Вышедшая в сентябре 1955 года моя книга «Революция отвергает своих детей» открыла новый отрезок моего жизненного пути. Уже через несколько недель после ее опубликования в моей кельнской квартире появился гость, известный английский профессор, занимавшийся историей коммунизма в Оксфордском университете. В ходе нашей подробной беседы он спросил, между прочим, не захотел ли бы я приехать в Оксфорд, «если у меня нет какого-либо лучшего занятия».