Революция отвергает своих детей
Шрифт:
После ужина наступало «свободное время». Но, несмотря на это, до половины двенадцатого ночи можно было встретить большинство курсантов в читальне за работой. В половине двенадцатого у нас была вечерняя перекличка (впоследствии ее передвинули на одиннадцать и затем на половину одиннадцатого). После вечерней переклички официально был конец рабочего дня. Одна–ко студентам давалось, в случае необходимости, право и дальше заниматься в читальне.
В начале нашего курса нам был прочитан доклад о морали. Принципы, изложенные в этом докладе, были столь строгими, что даже суровые педагоги старой школы озабоченно
Прежде всего нам сообщили, что в течение всего курса ни один курсант и ни один педагог не имеют права притрагиваться к алкоголю. Даже такие праздники, как 1 мая, 7 ноября и Новый Год, не составляли исключения из этого правила. Нам дали недвусмысленно понять, что каждый, кто раздобудет хотя бы одну рюмку алкоголя, подвергнется строгому наказанию. Не ограничиваясь этим сообщением, сухой закон был еще политически и идеологически обоснован при помощи изложения общих принципов и путем запугивающих примеров. Так, нам рассказывали, как даже самые незначительные порции алкоголя послужили причиной раскрытия нелегальных групп, в результате чего товарищи отправлялись на казнь и даже более того, целые революционные движения терпели провал. Все это излагалось нам в таких мрачных красках, что можно было подумать, что революции 1918–1923 годов в разных странах Европы не увенчались успехом лишь потому, что тот или иной партработник выпил на Новый Год бокал вина.
Почти все соблюдали этот запрет в течение всего курса. Было лишь два случая незначительного нарушения этого предписания, за что, действительно, виновники были сурово наказаны.
Запрещен нам был не только алкоголь, но и близкие отношения к представительницам другого пола. Это положение было также идеологически обосновано. В соответствующем докладе нам рассказали, как одна крупная подпольная группа в Италии была разоблачена из-за того, что ее руководитель влюбился. Он должен был в четыре часа утра отправиться с поддельным паспортом на поезд в Париж и получил строгую инструкцию никого до своего отъезда не посещать. Тем не менее, он пошел к своей возлюбленной и был там схвачен полицией. Он получил пятнадцать лет каторги, а впоследствии и другие члены его группы были раскрыты и арестованы.
Действительно, даже самые безобидные факты не остались без последствий. Так, например, о совместных прогулках по школьному двору, если только они повторялись, сообщалось начальству, и нарушители запрета подвергались обстоятельной критике и самокритике.
Молодым товарищам в возрасте от 18 до 25 лет, — а таковых было больше половины курса, — особенно нелегко было соблюдать эти предписания. К тому же в итальянской и особенно в испанской группе учились совершенно очарованные девушки. Право, трудно было не засмотреться на хорошеньких испанок, да еще весной, когда в открытые окна проникал запах сирени, окружавшей центральное здание нашей школы.
Один симпатичный польский курсант влюбился в аргентинку Рахиль, за это подвергся критике и самокритике и обещал «исправиться». А сын Тито Шарко, влюбившийся в одну очаровательную испанку, проявил упорство в ухаживании и был исключен из школы.
Мы были настолько перегружены учебой, что для отдыха нам оставались лишь суббота после обеда и воскресенье. В это время было разрешено делать все, что нам заблагорассудится, но запрещено
Однажды в субботу после обеда мы были в особенно хорошем настроении. Молодежь из французской, испанской, итальянской групп и трех групп, в которых преподавание велось на немецком языке, собралась в одной из комнат и пела песни. Наше веселое настроение привело к тому, что мы начали петь не только, как обычно, революционные песни, но постепенно запели народные песни и даже модные песенки.
— Оле! — воскликнула одна молодая испанка, не предполагая, что это восклицание послужит созданию оркестра. — Кто знает еще одну песенку?
— Я! И не одну, а много! — откликнулся один из французов.
Мы все его попросили нам спеть. Он не заставил себя упрашивать и, взобравшись на стул, стал петь французские модные песенки. Моментально кое-кто из испанцев, стал подпевать припев и отбивать такт. Кто-то вынул губную гармонику, чтобы аккомпанировать французу, а другие схватили гребешки, дабы усилить аккомпанемент. Через минуту нашлись еще инструменты.
Не успели мы оглянуться, как благодаря романской стремительности у нас образовался целый оркестр. Тогда начались и танцы.
Вдруг вошел Михайлов. Его сразу окружили испанцы, что-то с необычайной скоростью говоря на своем, языке. Он закивал головой. В ответ раздалось громовое ура и только тогда мы узнали в чем дело.
Оказывается нам было разрешено каждую субботу после обеда устраивать танцы под музыку импровизированного оркестра.
Наш оркестр постепенно развивался. Руководство им принял на себя, конечно, француз. Его запас модных песенок оказался поистине неисчерпаемым. Впоследствии мы узнали, что он пел в одном из парижских кафе.
Каждую субботу по вечерам мы получали в качестве сюрприза новую порцию модных песенок из разных стран, преимущественно, на французском, испанском или каталонском языке, так как у нас на курсе не было англичан и американцев, а среди немцев и австрийцев не хватало, видимо, талантов в этой области. Но зато другие страны блистали по части модных песен. Не раз случалось, что после очередного танца какая-нибудь испанка, венгерка, румынка, чешка или полька направлялась к оркестру и выступала с новой песенкой.
Кроме французского певца были в нашей среде, видимо, и другие «специалисты» как, например, Хуанита из Барселоны, которая прекрасно исполняла танго «Йо те квиеро мучо».
Все, кроме меня, были довольны, когда она пела, ибо я любил танцевать с ней, и как можно чаще, но всё же лишь сколько было допустимо, чтобы не попасть под огонь критики и самокритики.
— Где ты научилась так замечательно петь и танцевать? — спросил я ее.
— О, Линден, разве ты забыл, где мы находимся, — сказала она мне с улыбкой и, конечно, не ответила на вопрос. Субботние танцевальные вечера были для нас прекрасной разрядкой. Это было единственное время в течение недели, когда наши мысли не были заняты политическими и военными вопросами.