Рейд на Сан и Вислу

Вершигора Петр Петрович

— Вот тогда, товарищ командир, вы нашего помпохоза батьком родным для олевцев назвали. И сказали: завидую его авторитету. От теперь читайте — что есть авторитет.

Я взял у Мыколы потрепанную книжку и прочел отчеркнутое ногтем место: «Обладая публичной властью и правом взыскания налогов, чиновники становятся, как органы общества, надобществом. Свободного, добровольного уважения, с которым относились к органам родового общества, им уже недостаточно…»

— Так это же… — я попытался посмотреть на заглавие, но начала книги

не было.

— Энгельс, товарищ командир. «Происхождение семьи».

— Но тут же про примитивный родовой строй, зарождение общественной власти.

— А вы читайте дальше…

И я прочел: «Но самый …величайший государственный деятель или полководец эпохи цивилизации мог бы позавидовать тому не из–под палки приобретенному и бесспорному уважению, с которым относятся к самому скромному родовому старейшине…».

— От я и думаю, хлопци! Откуда в отрядах в почете «батьки», «деды», «дяди»… А?.. Война, фашизм стремится отбросить общество назад. Смотрите — в Полесье живут люди по–первобытному: волы, лучина, ручные мельницы…

В который раз смутно, основанная только на жизненной эмпирике, возникала мысль об авторитете в тылу врага! Это не был авторитет грубой силы. Это был авторитет идеи.

— И правда, — сказал Вася, — случай с Федчуком очень поучителен. Ведь поверили же ему подводчики, никто не сбежал. Чем не авторитет старейшины. Федчук не палкой воздействовал на них, а только словом и честным поведением…

Что–то подобное, хотя и менее логически стройное, во всяком случае, не обоснованное фундаментом исторического материализма, думал и я тогда, с завистью поглядывая, как Федчук прощается с каждым из подводчиков за руку, подает советы, а те слушают его, как отца родного. Но ведь Федчук стал тем, кем он есть, не сам по себе. Ему — простому рабочему пареньку — Советская власть дала инженерное образование, а свое умение убеждать людей и вести их за собой он приобрел в партии.

— Нет, товарищ Солдатенко. Нельзя так механически соединять марксистскую теорию с нашей повседневной практикой. Аналогия у тебя получилась с натяжкой.

— Почему?

Мы заспорили. Долго доказывали друг другу. И наконец пришли к выводу, что война, навязанная нам фашистами и нанесшая огромный урон нашей экономике, действительно отбросила советский народ далеко назад в смысле его благосостояния. Но общественное наше устройство Гитлеру разрушить не удалось. Авторитет лучших сынов народа был и остается авторитетом Советской власти. Инженер Федчук, ставший в трудную минуту старейшиной нескольких полесских деревушек, подготовлен к этому всей своей предшествующей жизнью в советской действительности. Да и самого Мыколу растила все та же советская действительность, выдвигала и вела партия. Так же, как и всех нас…

Придя к истине, мы легко вздохнули.

— А где ты эту книжечку достал? — спросил Войцехович.

Ответить Мыкола не успел. На дворе загудело, тихо заскулили стекла в окне от содрогавшего воздух гула моторов. Мы вышли из штаба. Над селом проходил на средней высоте гигантский самолет.

— Дывитыся, он под пузом танку несет, — сказал

часовой.

— Видал?.. Вот чем пытаются отбросить народ наш назад, к первобытной жизни, — сказал я Мыколе.

— А мы не дадим.

— Не мы, а армия, вооруженная такой же техникой.

— А мы ее верные братья и помощники…

Лиха беда — начало. На следующий день после этого диспута наш замполит принес «Краткий курс истории партии» и сообщил, что у помощника по комсомолу есть еще девять экземпляров этой книги. Мыкола предлагал во время стоянок проводить в ротах громкие читки. На том и порешили.

Но книги книгами, а боевые дела шли своим чередом. Партизанская разведка действовала все энергичнее. Воспользовавшись пассивностью бандеровщины, десятки наших мелких разведгрупп сновали во все стороны в радиусе полутораста километров.

Особисты сбились с ног от допросов и составления разведдонесений.

— Что–то уж больно много бумаги изводят наши пинкертоны, — сетовал начштаба. — А толку чуть: вопрос — ответ, вопрос — ответ, и за всем этим никакого содержания. Сплошное пустозвонство получается.

— Ну, ладно, люди ж стараются, — попытался я примирить эти «ведомственные разногласия».

И все–таки, прихватив Солдатенко, сам направился к контрразведчикам.

Майор Жмуркин встретил нас на пороге хаты, в которой размещалось все его хозяйство. Приложил тыльной стороной руку ко рту и шепнул таинственно:

— Завербовали…

— Ну да? — в тон ему отозвался я.

— Не сразу раскололся. Только на тридцать шестом вопросе сдался.

— Шпион?

— Пока не выяснено. Но главное узнали. Он не украинец…

— А кто? Фольксдойч?

— Мазур, говорит.

Мыкола посмотрел на меня удивленно:

— Не смекну нияк. Мазуриками у нас, знаешь, кого зовут?

— То мазуриками… А этот сам называет себя мазуром. Да все «матку боску» поминает. И крестится как–то чудно…

Это уже начало меня сердить. Проходя вместе с майором в хату, я подумал: «Может быть, Жмуркин и не знает, что у нас на Украине «мазур» — бранное слово; так шовинисты называют поляков. Без основания к человеку привязались…»

В хате сидел задержанный в расстегнутом бараньем тулупе. На шее у него поверх украинской сорочки болтался большой нательный крест. В широкой прорехе между расшитыми полками сорочки лохматились волосы с проседью. Сам крест и то, как он был нацеплен, делали незнакомца чем–то похожим на священнослужителя. Только размеры креста были необычны — вдвое меньше поповского.

— Продолжаю допрос, — сказал майор Жмуркин, берясь за перо. — Повторите ваше последнее показание.

— Я не хлоп. Я есть Мазур… Вот матка боска ченстоховска. — И человек широко и быстро стал креститься по–католически.

Мы с Мыколой переглядываемся опять. Было ясно, что перед нами просто запуганный бандеровской резней польский крестьянин. Задавать этому запуганному человеку новый, тридцать седьмой вопрос было бы глупостью.

Я не сказал этого майору Жмуркину лишь потому, что перехватил озорной взгляд Мыколы Солдатенко.