Рейд на Сан и Вислу
Шрифт:
Через два часа облегченный батальон Брайко стремительно двинулся на юг — резать Львовскую коммуникацию.
26
Ночью отползла километров на десять к югу и тяжелая махина обозов всего нашего соединения.
Тут мы узнали о повальном бегстве оккупантов из Луцка.
Вечером Миша Андросов влетел в штаб со сводкой Совинформбюро, наспех записанной карандашом на клочке бумаги. Взволнованно, немного заикаясь, он стал читать. Прочитав фразу «наши войска освободили города Луцк и Ровно», торжествующе взглянул
— Почекай, почекай, комсомол. Не торопись… А ну, давай еще раз сначала, и громко. И не заикайся так.
Миша стал читать нараспев. Теперь у него получалось значительно лучше. На его голос в дверях показались головы связных, коменданта штаба Дудника. Солдатенко молча, не перебивая чтения, широким жестом пригласил всех зайти в хату. Через порог переступали люди в кованых немецких сапогах и ботинках на двойной подошве с металлическими шляпками гвоздей, в украинских юфтовых чоботах и кирзовых солдатских сапогах. На цыпочках, чтобы не скрипеть, они отходили в глубь хаты, пропуская вперед тех, кто в валенках, обшитых сыромятной свиной кожей с шерстью наружу, либо в лаптях. Даже часовой у входа в штаб, нарушая инструкцию, топтался в сенях, вытягивая шею, чтобы услышать новость, не только радовавшую наши сердца, но и имевшую прямое, скажем по–военному, оперативно–тактическое отношение к боевым делам соединения. А значит, и к самой нашей жизни!
Пришлось Андросову читать сводку в третий раз.
Слушали по–прежнему молча, каждый прикидывал что–то свое, заветное, глубоко личное… Слушали и мы, командиры, хотя уже, кажется, запомнили наизусть немногие строки сообщения. Перед моими глазами всплывали контуры фронтовой карты, мысль рисовала ярко–красные мощные стрелы, нацеленные с севера, из лесных массивов, откуда и мы две недели назад вырвались на юг. Эти стрелы сливались в моем воображении в одну, острие которой направлено сюда, на Львов. И мы на самом острие этой стрелы! Партизанское острие — тоненькое, хрупкое, а вслед за ним мощные кавкорпуса, а за конниками — армейская пехота. Впереди же нас самих тонкой иглой пробирается к артериям врага батальон Пети Брайко.
Начальник штаба уже успел расстелить на столе нужный лист карты.
— Ну, конечно же, на Львов!
— А на полдороге — Горохов! Ось вин самый…
— Правильно бьет Ватутин. Прямо под дыхало, — говорит наш кавалерист Саша Ленкин. — А то болтают — кавалерия против Гитлера не годится! Смотря где и смотря какая!
— Погоди, Усач! Давай, комсомол, читай сначала, в четвертый раз…
И снова громко звучит уже немного осипший от натуги, чуть–чуть заикающийся голос. А мы слушаем и не слушаем. Снова рисуются перед глазами картины — такие четкие, ясные. И уже не голос нашего комсомольского вожака Андросова, а ясно слышен другой, знакомый мне, задумчивый голос командующего фронтом: «Надо подсказать… чтобы побольше изучали военную историю…»
Громкий хохот прерывает на миг мои мысли. Задумавшись, я прослушал чью–то удачную шутку, над которой все смеются. Понимаю, что это смеются наши хлопцы, но почти галлюцинирующее воображение
А потом сразу явь:
— Спасибо Красной Армии! — говорит кто–то из партизан.
— Спасибо–то спасибо, — сухо отзывается начштаба, — но мы чем ответим на это? Опять Красная Армия нам на пятки наступает. Думали — вырвались вперед на сотни километров, а она снова тут как тут.
Трезвый голос начштаба окончательно вернул меня к действительности. Конные корпуса, взяв сутки тому назад Луцк и Ровно, через день–два могут быть в Горохове, а через пять дней — во Львове. Надо опять уходить на запад…
— А не ударить ли нам по Горохову? — спрашивает замполит.
— Надо подумать. А потому — кончай митинг, — говорю я Солдатенко. — Товарищи, расходитесь по своим местам. Сейчас же сводку на машинку и по одному экземпляру — в батальоны. Одновременно перевести ее на украинский язык и отпечатать сотни две экземпляров типографским способом — для населения.
Штаб мигом пустеет.
«Ход конем… Ход конем… А мы–то думали, что у нас одних ловко получилось… Наш ход был вокруг Ковеля, а тут… сразу и по Луцку, и по Ровно. Двумя кавалерийскими корпусами… Вот это ход так ход!..»
На миг даже зависть вползает в сердце. Но это хорошая зависть. «Что же! Большому кораблю — большое и плавание. Но и мы тоже кое–чего стоим. И наш партизанский конь недаром скакал по волынским увалам и перелескам».
— Итак, удар по Горохову?
Но Горохов от нас на восток. А навстречу нам стремительно наступает все то же правое крыло Первого Украинского фронта. Конномеханизированная группа. Ей присущи быстрые темпы. Ее не обгонишь на быках, как мы сделали это под Коростенем и Сарнами, когда наступление вели стрелковые дивизии.
— А что, если пощупать Горохов только одним батальоном? Чьим? Остался только батальон Бакрадзе.
— Его грузинская душа давно рвется к самостоятельным делам, — поддерживает мою мысль начштаба. — А сейчас, когда третий батальон Брайко уже действует самостоятельно, Бакрадзе просто невтерпеж.
«Да, Брайко, Петя Брайко. Надо как–то с ним связаться…»
Уже третьи сутки, как он двинулся на юг, туда, где по львовскому шоссе и дороге на Тернополь идет передвижение основной группировки немецких войск, действующих в пределах Западной Украины.
Каковы силы этой группировки? Каков ее состав? Кое–что мы уже знаем: там четвертая танковая армия Гитлера. Главные силы ее должны быть сейчас где–то под Бродами и Дубно.
— Ох, напорется наш Петя на те танки, — озабоченно говорит начштаба. — Как по–вашему? Сколько их должно быть в четвертой танковой армии?
— Трудно сказать. Полный комплект — больше тысячи. Учитывая то, что ее трепали под Житомиром и где–то там, поближе к Виннице, может быть, и половины не будет.