Рейд за бессмертием
Шрифт:
— Забудьте, Вашбродь, про такие понятия, как «изысканно». «брезгливо» или «неуютно». Там — Терек, — Вася махнул рукой на юг. — За ним все по-взрослому.
«И там меня ждет разговор с Глашей, — подумал Вася. — Как то она меня встретит?»
[1] По другой версии Губиш (Губаш) Мулкоевский нанес Шамилю двенадцать ран, в том числе, и такую, после которой имам долго не мог пользоваться седлом.
[2] «Черными» солдатами чеченцы назвали элитные полки куринцев и других кавказцев, носивших не красные, а черные околышки на своих фуражных шапках.
[3] Казюки — ироничное прозвание туляков с намеком на казацкое происхождение.
Глава 23
Коста. Черноморское побережье Кавказа, июнь 1840 года.
Полученная мной травма оказалась не такой страшной, как я себе нафантазировал. Никакой глаз у меня не выскочил. Удар тупым предметом правее носовой перегородки повредил тонюсенькие косточки верхнечелюстной пазухи.
— Вы носом вдохнули. Воздух попал под кожу. Она надулась, как шар. Вот вам и показалось, что у вас что-то выскочило, — охотно пояснил мне военный лекарь, ощупав мне лицо. — На деле ничего страшного не случилось. Отек спадет. Останется здоровенный синяк. Я вам дам свинцовую примочку. Будете прикладывать, чтобы побыстрее снова стать красавцем.
Примочка мне точно не помешала бы. Филипсон, меня увидев, аж заохал, как заботливая кумушка.
— Ну и угораздило вас, господин штабс-капитан! Боже, как вас в таком виде предоставить пред командирские очи?! Головин, Раевский, все здесь и ждут свежих новостей… Но какое счастье, что вы живы! Я так за вас волновался!
— Ерунда, — отмахнулся я. — За пару недель фингал спадет. Лекарь сказал!
— Скажете тоже «фингал». Царь-синяк! Но я рад, что вы живы. Выскочили из такого пекла… — снова повторил он. — Ваши донесения для меня были как бальзам на рану.
— Толку-то от них? Крепости потеряны. Люди погибли.
— Не скажите! Когда я получил эстафету от балаклавцев о взятии Михайловского…
— Это не мое сообщение.
— Знаю-знаю. Но ваша заслуга в том, что штабс-капитан Сальти следил по вашей просьбе за побережьем и сразу мне доложил о случившейся беде. Так вот… Я уже запечатал донесение военному министру, как мне привезли донесение. Я был в прострации. Распечатал конверт и дописал постскриптум, — Филипсон начал цитировать текст по памяти, с которой у него было все на пять баллов. — «Рапорт мой был уже запечатан, когда я получил донесение о том, что 21 Марта горцы взяли укрепление Михайловское. Все укрепления Береговой Линии в одинаковой опасности. Войск нигде нет, чтобы остановить успехи неприятеля. О генерале Раевском две недели не имею сведений, море очень бурно, сообщение с открытыми портами Восточного берега невозможно. В таких крайних обстоятельствах я делаю следующие распоряжения: 1) прошу командира 5-го корпуса собрать бригаду 15 пехотной дивизии и ее артиллерию в Севастополь; 2) главного командира Черноморского флота и портов прошу вывести эскадру на рейд и, посадя десант, перевезти его к 10 Апреля в Феодосию, 3) предписываю Симферопольской провиантской комиссии двинуть вместе с десантом двухмесячное продовольствие на судах в Феодосию, и 4) возобновляю все распоряжения, отмененные по приказанию генералом Граббе. Буду ждать генерала Раевского до 13 Апреля в Феодосии. Если он к этому времени не приедет, считаю нужным двинуть отряд в Геленджик и, высадив войска, немедленно предпринять
— Разумно, хотя несколько запоздало…
— Константин Спиридонович! Вы не понимаете. Что я, простой полковник, мог решить своей властью? Но решил. Военная машина пришла в движение. Сутки я провел без сна, ожидая самых страшных последствий. Огромные финансовые суммы будут потрачены. Тысячи людей и подвод стронутся с места по моему приказу. Корабли выйдут в море… А вдруг меня отдадут под суд за самоуправство? Раевского нет. Что ж, полное самозабвение — вот удел любого начальника штаба.
— Но вы здесь, в Геленджике. И я не вижу никаких признаков подготовки к выступлению против горцев, о которых вы сказали.
Филипсон вздохнул.
— Последовало высочайшее повеление возобновить укрепления Вельяминовское и Лазаревское и усилить все остальные укрепления на Береговой Линии. Для этого назначена была вся 15 пехотная дивизия с артиллерией, четыре Черноморских пеших полка и один батальон Тенгинского полка. Для образования подвижного резерва на Береговой Линии приказано сформировать вновь четыре линейных батальона. Мои действия были признаны своевременными и правильными.
— Снова посадить людей в глиняные горшки? В черкесскую осаду?
— Такова воля императора. Вы успели аккурат к нашей отправке. Пройдете с нами вдоль кавказской линии моря?
— Куда же я денусь?
Мне оставалось лишь тяжело вздохнуть. Безумие продолжится. А Филипсон? Что мне до его страданий? Самозабвение! Самый трудный день в жизни! Что он понимает в трудностях?! Вот штабс-капитан Лико и рядовой Архип Осипов, они понимали! Но уже не расскажут… Мой долг — это сделать за них!
— Я должен рассказать вам о беспримерном случае героизма и мученичества…
Оказалось, Филипсон уже вел расследование. Собирал свидетельские показания. Мой рассказ поразил его до слез.
— Пойдемте к Раевскому! Он должен вас услышать!
… Через день русская эскадра подошла к устью Туапсе[1]. Раевский даже шагу не сделал в сторону Михайловского укрепления. Приказано «возобновить» форты у Туапсе и Псезуапе — так тому и быть. Про десятки пленных людей штабс-капитана Лико, которых утащили на моих глазах в горы, будто позабыли.
Вид погибшей Вельяминовской крепости производил удручающее впечатление. Деревянные строения сожжены, из-за валов выглядывали лишь обгорелые деревья без листьев. Снова в голове стали мелькать страшные картинки разбросанных окровавленных и обезображенных тел. И этот могильник эскадра собралась обстреливать? Позабыв о долге перед памятью об убиенных?!
Я влез на грот-мачту. Внимательно все осмотрел в подзорную трубу, одолженную у моряков. Позвал Филипсона. Молодой полковник легко вскарабкался ко мне.
— Видите? На деревьях сидят вороны и галки. Укрепление брошено. Людей нет.
— Пойдемте! Нужно доложить генералу!
Мы спустились на палубу. Пробрались на шканцы сквозь построившиеся для посадки на десантные корабли роты 15-й дивизии. Раевский стоял в своей привычной красной рубахе с открытой грудью, не стесняясь присутствия своего начальника, командира корпуса Головина. Наместник был с нами. Так совпало, что он возвращался из Петербурга, заехал в Керчь и присоединился к экспедиции бригады 15-й дивизии, направленной на Кавказ для усиления войск. Той самой, которую Филипсон стронул с места до срока…