Рейд за бессмертием

Вася. Ахульго, 17–18 августа 1839 года.

Ровно в час дня Шамиль выкинул белый флаг, видя решимость русских и осознав, что удержать Новый Ахульго не выйдет. Слишком мощной вышла артподготовка и сеча в передовых укреплениях. Сотни мюридов расстались с жизнью. Их место заняли женщины, переодевшиеся, по примеру сестры Сурхая, в черкески и папахи. Лишь белые чалмы они не решились накрутить.

Но и русские были на грани. За семь часов боя войска истомились на жуткой жаре. Роты обескровлены. Быстро заменить куринцев свежими колоннами было невозможно. Доведенные до отчаяния мюриды могли еще долго сражаться, укрывшись в своих пещерах. А еще скрытые

капониры во втором рве. Как их пройти — не понятно. Требовалась передышка. Вот почему Граббе согласился на новые переговоры, хотя, казалось, успех близок.

— Урусы пошли в атаку с куда большей жаждой боя и победы, чем во время первого штурма, — признал Шамиль. — А мы потеряли самых отважных.

Он схватился за голову: гибель Сурхая, главного распорядителя военных действий, его подкосила. Поднял на своих сподвижников покрасневшие глаза. Ему предстояло принять страшное для него условие.

— Нужно заключить перемирие! — настаивали мюриды. — Отправь к русским своего сына.

— Я сделаю, как вы просите. Но знайте: пользы это не принесет. Русский сераскир не уйдет отсюда и нас не отпустит.

Кругом раздались стенания. Шамиля просили снова и снова пойти навстречу урусам. Имам с трудом выдавил из себя:

— Передайте генералу: я немедленно вышлю ему сына Джамалэддина аманатом, — Шамиль не смотрел на сподвижников. Коротко отдал распоряжения. — Дядя Бартихан, сходи за сыном. Оставьте меня одного.

Все вышли. Только когда затихли шаги, Шамиль издал протяжный вздох, больше похожий на вой волка. Ноги подкосились. Сел. У него было мало времени до прихода сына, а тысячи мыслей метались в голове, сердце вырывалось из груди и, казалось, что еще секунда — и оно не выдержит и попросту взорвется. Он принял немыслимое для кавказца решение — пожертвовать сыном. Немыслимое! Невозможное! И теперь не пытался найти оправданий, хотя мог привести их в достаточном количестве. И мозг услужливо их выдавал ему. И в то же время имам искал слова, которые вскоре должен будет сказать сыну. Сыну! Совсем ребенку! Ему же всего девять лет! Разве может понять девятилетний ребенок смысл решения отца?! Должен понять? С какой стати? Что ему до всех этих политических игр взрослых? Ребенок, который на протяжении всех своих недолгих девяти лет ежедневно чувствовал, ощущал и принимал беззаветную любовь своего отца, часами сидел у него на коленях, беспрерывно осыпаемый поцелуями и лаской. Шамиль опять издал протяжный выдох.

«Для чего все это?» — спросил и себя, и Господа.

Успокоил дыхание. Поднял голову. Вытянул руки ладонями вверх.

«Аллах Всемогущий! Нет у меня сомнений в твоей правоте. Благодарю тебя за все! И, если мне суждено, как и Ибрахиму, готовому пожертвовать своим сыном Исмаилом по твоему велению, значит, я пожертвую своим сыном! И верю, что ты также спасешь его, как спас и Исмаила!»

Положил руки на колени. Дышал уже ровно. Все понимал. Если уж взял на себя роль лидера, повел за собой тысячи и тысячи своих единоверцев, свой народ, то обратного пути уже нет. Все обратные пути — дороги труса и предателя. Откажись любой в его окружении отдать своего сына — его бы не осудили. Может, и Шамиля бы не осудили. Поняли его отцовские чувства. Но тогда он сам уже не смог бы дальше что-либо потребовать от всех. Должен был бы удалиться, оставив роль вождя. А он верил, что это его судьба. Он избран. Он доверился всемогущему Аллаху, принимая такое решение. Взвалив такую ношу. Ему ее и нести. Он должен спасти свой народ. Ему не нужно никаких оправданий. Если он не отдаст своего сына, погибнут тысячи сыновей других отцов и матерей. Такова цена. Он знал, на что шел. С самого начала знал, что возможно окажется в такой ситуации, когда придется жертвовать самым дорогим. И зная о возможных жертвах, твердо решил, что не остановится ни перед чем. Иначе не имело

смысла вставать и идти по этой дороге. С самого начала он вверил себя в руки Господа. Надеялся, что минует его чаша такой жертвы. Не миновала. Значит, так угодно Всевышнему!

«Благодарю тебя за все!» — еще раз произнес про себя Шамиль.

Он надеялся, что сын сможет его понять. Будучи почти все время рядом с отцом, девятилетний мальчик воспитывался без оглядки на возраст: как мужчина, как воин. И хоть и сидел подолгу на коленях отца, не был ни баловнем, ни изнеженным.

«Об одном прошу тебя, Всевышний! — Шамиль уже слышал шаги Бартихана и Джамалэддина. — Чтобы он все понял!»

Сын, войдя, сразу бросился в объятия к отцу. Шамиль расцеловал его, гладил по голове. Джамалэддин не видел, что лицо самого дорогого для него на свете человека исказила гримаса. Даже в такой жуткий для любого мужчины момент, даже ненадолго, Шамиль не смог себя заставить побыть просто отцом, попрощаться как принято в обычной семье, найти те слова, которые сказал бы любой папа своему чаду. Он не мог перестать быть имамом и вождем. Не мог ни на секунду.

— Как ты, сын мой?

— Хорошо, отец.

— Что делал?

— С Исой дрался!

Шамиль посмотрел на дядю.

— Кинжалы деревянные! — успокоил имама Бартихан.

— Ох, ох, ох! — улыбнулся Шамиль. — Кто победил?

— Мы не закончили!

— Дядя, позови всех сюда через пять минут!

Бартихан кивнул, вышел.

— Джамалэддин!

— Да, отец!

— Нам придется разлучиться.

— Надолго?

— Не знаю. Надеюсь, нет.

— Хорошо, отец.

— Ты же не знаешь, почему?

— Не знаю. Почему?

— Тебе нужно будет побыть у русских.

Сын молчал. Смотрел на отца. Ждал.

— У наших врагов, — Шамиль вздохнул. — Я не могу сейчас тебе приказывать. Я могу только попросить тебя мне довериться. Так надо, сынок.

— Меня не нужно просить, отец, — Джамалэддин обвил руками шею отца. — Если так надо тебе, значит, я пойду к нашим врагам.

— Они тебя не тронут, не бойся.

— Я не боюсь, отец. Я — сын Шамиля.

— Хорошо, мальчик мой, — Шамиль поцеловал сына. — Никогда об этом не забывай. Веди себя достойно. И ничего не бойся. Я вернусь за тобой. Ты обязательно закончишь свой бой с Исой!

— Да, отец!

Вошли сподвижники. Шамиль встал.

— О, Господь! Ты взрастил своего пророка Моисея — да благословит его Аллах и приветствует! — в руках фараона. Этого моего сына, формально, я, если и передаю неверным, в действительности, однако, он является закладом, врученным Тебе, вещью, отданной Тебе на сохранение. Ты — лучший хранитель! — Шамиль провел ладонями по лицу и обратился к собравшимся. — Нужен человек, который будет постоянно сопровождать моего сына и даст ему исламское воспитание. Есть желающие?

Все, кто так яростно недавно настаивали, чтобы отдать Джамалэддина заложником, стали отводить глаза. Лишь Юнус из Чиркея откликнулся:

— Я пойду!

— Юнус! — обратился Шамиль к мюриду. — Тебе доверяю жизнь сына. Будь с ним рядом в русском лагере. Защищай его даже ценой своей жизни.

— Я все исполню, учитель! — чиркеевец прижал руку к сердцу. Он снял с себя оружие и передал товарищам, оставив себе лишь один кинжал. — Пойдем, Джамалэддин. Нам придется пройти этот путь бесчестия до конца.

Взяв мальчика за руку, Юнус двинулся к русским баррикадам. Маленькая ручка в его мозолистой ладони слегка дрожала. Но Джамалэддин шел, стараясь изо всех сил не выказывать страха. Впрочем, куда больше страха его влекло любопытство. Про урусов он знал одно: они собаки и свиноеды, порождение шайтана, а их главный сераскир — черт. На живого черта посмотреть — это интересно.

— Держись, парень. Родиться мужчиной, жить как мужчина и умереть мужчиной — вот удел горца, — наставлял его чиркеевец.