Рейтинг любви
Шрифт:
– Тамар, сейчас ты продашь все, что у тебя есть. Тебе тоже повезет. Неужели ты думаешь, разгоряченный, отравленный азартом народ уйдет из бара просто так? Держись! Все пиво выпьют и бутерброды сомнут.
Радиозвезда подмигнула Тамаре и тихо-спокойно вышла из бара.
…У станции метро «Фрунзенская» Лилия Горная минут пять пыталась вычислить Марину Лунян, и никак у нее это не выходило. А когда к ней подошла высокая фигура со смоляными кудрями до плеч, в солнцезащитных очках и клетчатых шортах до колен и сказала: «Привет!» – Лилия
– Отойдем в тень, – сиплым голосом предложила фигура.
– Зачем?
– Покурим. Не узнали?
– Нет.
– Я – Марина, – доверительно признались кудри-очки-шорты.
– О боже! – ужаснулась Лилия Горная. – Но вы же были, кажется, блондинкой, и вообще… все это на вас… не в вашем стиле.
– Да, – согласилась Марина. – Я маскируюсь, чтобы мой последний муж Лунян, Отелло с Арарата, не настиг меня. Он же, гад такой, уже рыщет вокруг, чувствую.
Женщины отошли в тень.
Лилия решила не терять времени даром и коротко сообщила:
– В моей квартире, бывшей вашей, постоянно кто-то бывает. Моется, чай пьет. Соседка случайно увидела этого человека и утверждает, что это некий Сломайбородько. Кто он? Откуда у него ключ? Опасен ли он?
Марина, закурив, сказала:
– Лилия, прошло десять лет со дня нашего квартирного переезда, а я люблю единственного мужчину на свете – Сломайбородько Константина Борисовича. И то, что он появляется у вас в квартире, полностью моя вина. Я отдала вам два ключа. А третий, еще раньше, до встречи с вами, своей собственной рукой положила в карман Сломайбородько. Потому что мы с ним тайно встречались, испытывая страсть.
– Вы ничего не путаете? – удивилась радиоведущая.
– А пельмени Дареника Луняна стоят у меня в горле комом, – надрывно сообщила Марина, выпуская дым. – Они душат мня, эти пельмени, я от них с ума сойду.
– Скажите, Марина, что означает «Д+М», название вашей пельменной? – мягко сжала локоть Марины Лунян Лилия Горная.
– «Дареник + Марина», все просто, а в жизни, Лилечка, все так сложно!
Внезапно толпа перед входом в метро «Фрунзенская» пришла в движение: кто-то продирался через нее, словно кабан через болотные кусты. Минута – и женщины увидели, как к ним несется маленький человек в белом классическом костюме. У него были белые неровные зубы и маленькие черные глаза.
– Марина, неверная! – кричал он. – Я чувствую тебя, я вижу! Зачем шорты шурина надела?
Марина Лунян оторвалась от Лилии Горной, успев крикнуть:
– Если Константин Борисович появится, сообщите мне! Обязательно!
И исчезла в толпе. Разъяренный Лунян бросился по ее курсу.
«Сумасшедший дом», – подытожила ситуацию Лилия Горная.
Господи, теперь можно с чистой душой ехать к Зойке Гонсалес-Поплавковой. «Куплю-ка я пять штук ананасов по сто рублей, – решила про себя Лилия. – Бешеные деньги долго при себе не держат. Кутить так кутить!»
11
Отец Зойки был скульптором. Уже три года как он отошел от монументальных дел, жил на подмосковной даче, где полной грудью дышал сосновым воздухом, писал
Отец Зойки умалчивал, что к нему через день на собственном «Ягуаре» мотался Редька-Родриго Гонсалес, обеспечивая существование тестя продуктами, лекарствами и видеофильмами.
Зойка появлялась у отца реже, но всякий раз, переделав кой-какие домашние дела, садилась рядом с отцом в мягкое кресло, под финиковой пальмой в дубовой кадке и начинала полемику по поводу того, тем ли святым и правильным путем идет Родина.
Обычно эти разговоры оканчивались семейным скандалом, истерикой отца, потерявшего свою заветную тему в искусстве – Лениниану, криками дочери о том, что он впал в маразм, склероз и радикулит одновременно.
Отец-скульптор не просто уехал на дачу: дочь свою и зятя он оставил наедине с собственным творчеством, в городской трехкомнатной квартире.
В первой комнате висели на стенах здоровенные керамические изображения женской фигуры. Их было штук двенадцать, и если бы хоть одна сорвалась с гвоздя, она вполне могла бы убить человека, внимавшего искусство.
Даже непросвещенному зрителю было ясно, что для сотворения этих убийственных произведений Зойкиному отцу верой и правдой служила одна и та же модель.
Кстати, словоохотливая Зойка всегда подтверждала это наблюдение. «Да, вы видите мою мать. Батюшка перевел на нее тонны глины. Она успевала все – стирать на него, кормить с ложечки, целовать, баюкать и раздеваться, когда на него находило вдохновение». Керамические изображения напоминали доисторические фигуры древней женщины с отвисшими грудями до колен, огромными бедрами и длинной, как травинка, шеей.
Во второй комнате висели на стенах керамические изображения мужской фигуры. Их было гораздо меньше, штук девять, но они были также грандиозны по исполнению и также, сорвавшись с гвоздя, могли прикончить собственной тяжестью кого угодно.
Мужчина, многократно повторенный в обожженной глине, имел длинную, жилистую фигуру, лохматую бороду кольцами и внушительных размеров мужское достоинство. «Знакомьтесь, мой фазер, – обычно прямолинейно комментировала Зойка. – Родителей не выбирают».
Когда муж Зойки Родриго Гонсалес принимал дома парнеров по бизнесу, Зойка тщательно задрапировывала автопортреты отца новыми простынями. «Глядя на все это, народ может решить, что мы – нехорошие люди», – говорила она.
В третьей комнате стояла странная скульптура – довольно высокая, под самый потолок, сотворенная из гипса, очертания ее непонятно кого напоминали: некто в развевающейся ткани. Лица, рук и ног у фигуры не существовало. Короче, поднатужив собственную фантазию, можно было предположить, что это мумия, поднятая на попа из саркофага в тот момент, когда дует встречный ветер, срывающий с мертвеца покровы.