Режим бога (Последний шаг)
Шрифт:
— Нет, в том-то и дело, что это было во-первых, повторяющийся, а во-вторых, неуправляемый сон. Я могу управлять всеми своими снами, кроме этого…
— Повторяющийся который раз? — Савский ступил на скользящую платформу и поехал вдоль встречной череды пассажиров, минуя сверкающие разноцветные вывески.
— Не вспомню… Двенадцатый? Тринадцатый?
— Ого!
— Я не записывал, — виновато признался Эфий. — Не придавал значения.
И он рассказал подробности приснившегося прошлой ночью. Академик был поначалу бесстрастен, но в самом конце, при каждой новой фразе Мора, лицо его
— Омега! Так вот кто нужен был помешанному!
Савский торопливо прошел регистрацию и, проскочив вместе с будущими попутчиками в накопитель, уселся в самом малолюдном уголке помещения.
— Я? Но для чего?! — клеомедянин оторопел.
— Видите ли, Эфий… судя по всему, Мор располагал некоторой информацией, доступной нам пока не полностью. С нею были ознакомлены лишь его приближенные, причем те, кто был у него на виду. Другим он не доверял… — Савский пожевал узкими губами. — Но кое-какие сведения все равно просочились в народ и стали доступны нам. По его подсчетам, в этой заурядной вселенной, но только в этой, должны были совпасть два редчайших события. Они редки и сами по себе, а тут еще — их совпадение. Представляете, какова вероятность выпадения этого жребия? Он сделал все возможное, чтобы через сознание будущего Иерарха планеты Фауст пробиться в сознание Иерарха действующего, уже готового к радикальным мерам…
— Будущего Иерарха? А кто он?
— Им должен был стать наш с вами хороший знакомый, Кристиан Элинор. Но не сложилось. А вот Мор пробился и достиг своей цели. Двусторонними усилиями они с Иерархом Эндомионом открыли «врата» в мембране двух смежных вселенных.
— И тогда началась война со спекулатами… — пробормотал в задумчивости клеомедянин.
— Да. Мор был уже близок к тому, чтобы захватить в плен вас и господина Хаммона. Он догадывался, что Альфа — это Хаммон, но не знал наверняка, кто Омега…
— Что было бы, если бы ему удалось нас заполучить?
Савский развел руками:
— Откуда мне знать? Такие вещи ведь не являются банальным историческим прецедентом, который разбирают в школах. Может быть, Мору с вашей помощью удалось бы подчинить себе всех без исключения своих двойников во всех без исключения обитаемых мирах? Или объединить их силы в своем собственном воплощении, а силы эти, надо сказать, были бы немалыми… Одно ясно, как божий день: вы с Хаммоном были ему нужны отнюдь не для экскурсии по мирозданию и разглядывания достопримечательностей вселенных. Вполне вероятно, у него был вполне оригинальный план, как достигнуть желаемого, манипулируя вами — вами и Хаммоном.
— Но почему — мной? Что значит — «Омега»? Кто я такой?
— Понимаете… — академик слегка замялся. — Как бы дико это ни звучало — а еще в древности один гениальный ученый сказал, что если идея с самого начала не кажется всем абсурдной, то она ничего не стоит — но тут все дело в господствующей ныне теории происхождения миров. Вы ведь прекрасно о ней наслышаны, не так ли?
— О теории Уробороса? Более чем, господин Савский… Разве можно сомневаться в этой теории, обладая действующим трансдематериализатором и постигнув основной принцип его работы?!
— …и добавьте: «пообщавшись с господином Хаммоном», сударь, — ввернул
— А как связаны теория Уробороса и Хаммон?
— Об этом мы поговорим при личной встрече. Я скоро буду в Москве и расскажу вам, из-за чего на самом деле исчез Кристиан Элинор. Что же касается вас, то по теории Уробороса вы, как и все остальные, являетесь причиной для мира следствия вашей внутренней вселенной. Как и все остальные, но за одним очень важным исключением: ваша вселенная замыкает круг. Это здесь, образно говоря, зубы змея впиваются в его собственный хвост. Будучи самым малым звеном относительно местного мира, ваша вселенная является материнской по отношению к той, откуда к нам явился господин Хаммон. Вот так. Как бы это ни было невероятно. Самое ничтожное в конце цепочки причин и следствий становится самым великим — и это звено замыкает круг!
— А я живу здесь?
— Да.
— Между тем и тем…
— Ну да…
Эфий энергично встряхнул головой, потом извинился, вскочил и сунул ее под хлынувшую из водопровода ледяную струю. Ему показалось, что мозг закипает на медленном огне, а своими откровениями Савский эдак неторопливо помешивает его в черепной коробке клеомедянина, словно какую-нибудь кашку. И самым главным во всем этом для Эфия было осознание, что он сам — часть только что услышанного бреда. Причем бреда академика!
— И что же мне теперь делать? — севшим голосом спросил клеомедянин фаустянина.
— А ничего не делать! — весело откликнулся Савский. — Сидеть тихонечко и ждать, потому что сейчас я попробую вызвать на связь господина Калиостро-старшего и обрадовать его новым фактом в нашем общем эксперименте.
Преподаватель закончил настройку и, отряхивая руки, как в прежние времена это делали его коллеги, вынужденные писать мелком на подвешенной доске, с довольным видом повернулся к студентам.
— Ну-тки, приступим. Как вы поняли, зачет будет проходить по системе нового образца… Слушаю вас, мистер Грин!
Эльза оглянулась. Сидевший рядом с Эфимией Калиостро высокий полноватый студент поднялся из своего кресла:
— Система «Лангольер», сэр? — спросил он.
— А, так вы наслышаны! — господин Фейган с улыбкой погрозил пальцем Грину. — Да, Эд, точно! Это система «Лангольер». То бишь интерактивное тестирование ваших знаний в области метасоциологии. Если вы верно отвечаете на вопросы созданий и адекватно реагируете на их провокации, система фиксирует «зачет»…
— А если нет — сжирает? — глядя на голографического черного монстра, вращавшегося на территории экзаменационного загончика, поинтересовалась выскочка-Калиостро.
Студенты, кроме Эльзы, засмеялись. Улыбнулся и мистер Фейган.
Сказать по правде, Эльза тихо ненавидела Эфимию. Вечно ведет себя, как дура, но при этом парни знай умиляются ее выходкам. И все почему? Конечно: лакомый кусочек, дочка и внучка та-а-аких людей! Уже за одно это Калиостро прощались все ее заскоки. Даже будь она страшилищем, подхалимы, которых немало было и среди преподавателей, несомненно льстили бы ее красоте, как сейчас некоторые льстят «уму» и напрочь отсутствующему чувству юмора.