Ричард Длинные Руки – эрцфюрст
Шрифт:
Я поднял меч, барон охнул и застыл, когда я быстро сунул кончик меча в его полуоткрытый рот, зубы запоздало скрипнули по стальному лезвию.
— Так тварь ли я, — повторил я снова, — или право имею…
Он смотрел умоляюще, глаза выпучены, вот сейчас я должен вздохнуть, убрать меч и сказать что-то высокопарное насчет того, что живи, гадина, руки марать о тебя не хочу, сунуть клинок в ножны и пойти прочь в надежде, что гад бросится на меня со спины, я тогда со всего размаха сладостно так это развернусь и красиво снесу его голову, весь из себя красивый,
— Так быть или не быть? — спросил я.
Он мимикой старательно давал понять, что да, быть лучше, потому как бы обязательно быть…
— Это смотря кому, — ответил я, — огородник должен выпалывать огород, хотя это фашизм, и нельзя убивать сорняки только за то, что у них листья другой формы, плоды другого цвета!
Он вытаращил глаза, я посмотрел в его лицо, перевел взгляд на свой клинок.
— Обойдемся без эффектов.
Он вздрогнул, когда я резко и сильно двинул вперед плечом. Острая сталь пробила тыльную часть черепа и скрежетнула по камню стены.
Я вытер меч об одежду барона, подумал, отшвырнул в сторону и пошел в оружейную, где забрал свое оружие. Все-таки, как мне кажется, я не тварь дрожащая, действующая по чужим законам, придуманным политкорректными дураками.
Во дворе кто-то высунулся из конюшни и тут же скрылся. Я отпер дверь в подземную тюрьму, ключ с шеи неудавшегося барона подошел идеально, начал спускаться, покрикивая:
— Эй, там!.. Это я, свобода! Также эта, как ее… ага, как бы равенство и даже братство… Но не совсем гуманизм…
Они все сгрудились внизу, никто не вернулся в камеру, готовы драться, на меня уставились испуганно удивленными глазами, я уже совсем иначе одет, при оружии и даже с диковинного вида луком.
— Дверь открыта, — сказал я. — Проверьте весь замок. Если кто где из ваших обидчиков спрятался… убейте. Говорят, солдаты не виноваты, но здесь… добровольцы.
Лирк воскликнул:
— Но… как это…
Я сказал нетерпеливо:
— Не теряйте времени. Оно не только деньги…
Я как бы умыл руки, что, конечно, не совсем, ибо вырвавшиеся на свободу узники в ярости и жажде мщения убили всех, пощадив только одного, найденного туго связанным и с кляпом во рту на верхнем этаже. Его то ли сочли таким же обиженным, то ли утолили гнев, убив прислугу и троих последних стражей, что спали мертвецки пьяные внизу с дворовыми девками, но я увидел его среди крестьян, когда вывел из сарая коня и взобрался в седло.
— Этот замок отныне принадлежит племени раменсов, — сказал я. — Хозяйка его — Ассита. Или тот, кому она его поручит.
Они окружили меня, галдели:
— Спасибо, ваша милость!
— Не покидайте!
— Благодарим за спасение!
— Еще надо решить…
— Вы нас от смерти избавили…
— Нам тут непонятно…
Я оглядел всех, голодные, измученные, но уже с горящими энтузиазмом глазами.
— Ребята, — сказал я, — никто не даст вам избавленья, ни царь, ни Бог и не герой. Добьетесь вы освобожденья своею собственной рукой!.. Только в следующий раз не
Зайчик ржал нетерпеливо и бил в землю копытом. За его спиной видна разваленная конюшня. Я успокаивающе кивнул, дескать, все правильно, здесь ломать можно, и поднялся в седло.
Крестьяне остались разбираться в замке, а я пронесся обратно и влетел галопом на околицу, промчался вихрем по улице между домами, соскочил почти на ходу и бросился в дом.
Ассита толкла длинным пестиком в ступе едкие травы. Я вошел быстрыми шагами, она обернулась, бледное лицо совсем страдальческое, глаза трагически расширены, в них блестят слезы.
Увидев меня, выронила пестик, охнула. Я раскинул руки, глупо улыбаясь, она бросилась мне на шею, прижалась всем телом, поцеловала страстно и жадно, а слезы как будто только и ждали этого момента, брызнули щедро и побежали по щекам, оставляя блестящие дорожки.
— Как ты мог? — вскрикнула она. — Когда ты не вернулся… у меня сердце начало останавливаться!
— Пришлось задержаться, — объяснил я. — Но барон погиб, как и все его люди. Крестьяне освобождены, сейчас еще хозяйничают в замке…
— Что-о?
— Скоро будут здесь, — сообщил я. — И расскажут подробно. Теперь это твой замок, хочешь или не хочешь. Объясни народу, что если они не займут его и не объявят себя хозяевами, то это сделает кто-то другой. Возможно, похуже того дурака…
Она ничего не слушала, слезы продолжали струиться по ее лицу.
— Ты что сделал?.. Ты мог погибнуть!
— И не увидеть тебя больше? — изумился я. — Я не такой дурак. Отныне и навеки я с тобой.
— Это я с тобой, — прошептала она.
— Отныне и навеки?
— Да…
— Объяви, — сказал я, — кто будет править.
Она прошептала в недоумении:
— Разве не ты?
Я улыбнулся.
— Нет. Я уезжаю и забираю тебя с собой. У меня свое королевство, богатое и красивое. Тебе будут рады.
Она прошептала недоверчиво:
— Правда?.. Здесь вся моя родня… С другой стороны, тут было столько горя…
На улице послышались громкие голоса, ликующие вопли. Я подошел к окну. По улице галопом пронеслось трое всадников, я узнал узников на взятых в конюшне разбойников конях.
К ним сбегается народ, слышится смех, плач, довольные крики.
Она сказала быстро:
— Пойдем, я должна быть с ними!
— Да, — сказал я с нежностью, — конечно, моя королева.
Она озорно сверкнула глазами в ответ на иронию, как решила, хотя я говорил совершенно серьезно.
На улице всадники уже покинули седла, их окружили, обнимают, передают из рук в руки, а те что-то рассказывают, захлебываясь словами.
Ассита бегом сбежала с крыльца, вся радостная и вдвойне счастливая. К ней повернулись все, это я заметил с удовольствием и гордостью, а прибывшие тут же начали все пересказывать снова, на мой взгляд это больше походило на отчет перед строгим отцом-командиром.