Ричард Длинные Руки – фрейграф
Шрифт:
Я проворчал:
— Все эти сю-сю очень даже волнительны и щипательны… Но все же… кто пытал караванщика?
Ярл сказал уже рассерженно, хотя едва дышит под моей тяжелой лапой:
— Говорю же, не я!.. Какой мне смысл? Если бы она где-то скрывалась, если бы можно было попытаться выбить тайну убежища… но если унес дракон?
— Логично, — сказал я, ярл посмотрел с удивлением, — но кто же тогда? И зачем?
Он пробормотал:
— Стоп-стоп… я слыхивал… да слыхивал, но тогда не обратил внимание… что какие-то люди разыскивают девушку с красными волосами
Я рыкнул:
— Кто это мог быть?
Он напряженно морщил лоб, наконец прохрипел:
— Боюсь даже выговорить.
— Почему? — потребовал я. — Он великий воин? Маг?
Принц повел взглядом в сторону яростно барахтающейся в песке Мириам.
— Разъярится еще больше.
— Все равно говори, — потребовал я.
Он все выворачивал шею, наконец попросил:
— Отпусти Мириам, ей плохо.
— Она тебя разорвет, — предупредил я. — А еще снимет шкуру, натянет на барабан, тебя будет жарить на мелком огне, а еще повесит, утопит, разорвет конями…
Он пробормотал:
— На нее похоже. Но я не перестану ее любить.
— Дурак, — сказал я.
— Еще какой, — согласился он без горечи в голосе. — А кто из нас не дурак?
— Я, — сообщил я гордо, но ярл уловил сомнение в моем голосе, и я добавил: — Стараюсь. Дракону проще.
Он вздохнул, я осторожно приподнял лапу, вжимающую Мириам в песок, и сразу предупредил:
— Затеешь драку — разорву. Мое слово твердое.
Глава 14
Она села, вся в песке, отплевывалась, но лицо полыхает все той же священной яростью. Растенгерк смотрел на нее так, что я сразу поверил в его непричастность к пыткам ее приемного отца.
Очень медленно я снял лапу и с его груди, но когтями пощелкал прямо над лицом, дескать, смотри, с чем шутишь, следи за собой, чтоб я не подумал ничего лишнего.
Мириам вскрикнула яростно:
— Думаешь, этот предатель спасет тебя, мразь?.. Я хорошо знаю, что ты говорил моему дяде! Он долго мучился, не хотел открывать то, о чем ты проболтался по пьяни, но мое счастье для него дороже, и он в конце концов решился переломить себя и рассказать про тебя и твои грязные делишки!
Ярл даже не вздрогнул, только как-то поник, глаза потускнели, однако сказал с усилием:
— Так-так, говори, говори…
Она заорала громко и некрасиво:
— Тебе мало?
— Мало, — ответил он тоскливо. — Кажется, сейчас… Что же я за дурак был! Только теперь начинаю понимать, откуда ветер дует… И почему ты вдруг начала относиться ко мне с таким омерзением. И все те недоговоренности…
— Какие?
— Всякие, — ответил он подавленно. — Множество мелких, не все сразу и упомнишь. Можно не обвинять в лоб, а в нужном месте хитро так улыбнуться, словно знаешь больше, чем говоришь, в другом месте внезапно умолкнуть, чтобы вроде не сболтнуть лишнего… И вот так, крохотными мазками или стежками, как тебе угодно, создать образ последнего негодяя… которому, однако, верен и не желаешь его выдавать.
Она
— Дядя… — сказала она зло, — да, это он тебя выдал.
— Не выдал, — возразил он, — а оклеветал!
— Зачем?
Принц воскликнул:
— Как зачем?.. Избавившись от тебя и обезвредив меня, теперь правит королевством и смеется над нами!
Она покачала головой.
— Вассалы на такое не согласятся. Мой отец жив, я знаю. Отстранить его никто не может, убить — тем более. Там такая охрана, среди них с особыми амулетами, сразу заметят хоть попытку отравить, хоть… что угодно недоброе.
— Насколько я знаю, — сообщил он, — вся власть уже давно в руках твоего дяди, ярла Камбре. Да-да, так и есть. Отец твой очень болен, уж прости… Уже несколько лет. А последние полгода вообще не встает с постели. Камбре прибрал к рукам всю власть почти с момента твоего исчезновения. Для него не так важно, что королем пока что считается твой отец. Он терпелив и знает, что уже ничто не стоит между ним и троном.
Ее лицо медленно серело. Глаза трагически расширились, я услышал испуганный вскрик, затем прерывающийся шепот:
— Отец болен тяжело?
— Очень тяжело, — сказал Растенгерк сумрачно. — Извини, что такое говорю именно я, однако он уже при смерти.
— А почему никто не знает?
— А кому знать? — ответил он вопросом на вопрос. — Здесь, в пустыне, каждый думает о своих верблюдах, конях, овцах, табунах. От того, кто в столице, ничего не меняется.
Мириам все еще смотрела на него с яростью в глазах и недоверием на лице, но я рассмотрел и глубоко запрятанное страдание от долгой разлуки, а Растенгерк этого и не скрывает, у него все на лице крупными скандинаво-халдейскими рунами, мы, мужчины, бесхитростные звери, хоть и звери.
Принцесса наконец слезла, Растенгерк преклонил перед нею колено, но она смотрела с опаской и недоверием, мотнула головой и прижалась ко мне.
У ярла округлились глаза, а нижняя челюсть начала отвисать.
— Милый Шумил, — прошелестела она нежным голоском, — ты не дашь ему меня обидеть?
— Никому не дам, — прорычал я и покосился на всадников. Они оставили коней на одного, подошли ближе и сели в нескольких шагах. — Ты у меня единственное непристроенное сокровище.
— И не пристраивай, — ответила она, вжимаясь в мою щеку. — Я хочу быть только с тобой…
Глаза Растенгерка вовсе вылезли на лоб, а нижняя челюсть вот-вот зачерпнет песку. Его люди отважно держатся вблизи, но на меня стараются не смотреть, а когда на них грозно и державно смотрел я, как подобает дракону, пугливо пригибают головы.
Принц о чем-то заговорил с Мириам тихо-тихо, я не стал вслушиваться, пробормотал принцессе:
— От любви до ненависти — один шаг. Дураки.
— Неправда, — возразила она.
Я засопел в неудовольствии.
— Почему? Не должна ненависть так быстро перетекать в любовь. Такая трансформация… противоестественна. От любви к ненависти и наоборот нужно идти… долго.