Ричард Длинные Руки – граф
Шрифт:
Глаза леди Элинор сузились, как у разъяренной кошки.
— Еще!
Острая боль прожгла бок и прокатилась волной по нервам. Я поморщился, но смолчал.
— Еще! — выкрикнула она в ярости. — Еще!
Острейшая боль жгла мне бок, затем второй. Несмотря на полуобморочное сознание, я сообразил, что Ипполит старается жечь те места, где на боках у каждого валики жира, там нет мышц, там одно сало…
— Еще!
Я дернулся, в глазах леди Элинор мелькнула радость, я прохрипел:
— Все… поклеп…
— Врешь, — выкрикнула она озлобленно. — Ипполит!.. Этого мало!..
По моему лицу катятся крупные капли пота, выедают глаза, Ипполит как в тумане, но я сквозь шум крови в ушах услышал его измененный голос:
— Ваша милость… я сейчас сомлею… Я ведь не палач, я — кузнец…
Она в нетерпении выкрикнула:
— Пошел вон!.. И пришли Адальберта!
Я сцепил зубы, в голове молоточками стучит только одна мысль: только бы не сорваться и не начать залечивать раны. Если леди Элинор увидит это, мне конец. Она не просто убьет, но еще и расчленит, а потом сожжет так, чтобы пепел рассеять по ветру. Пусть эта адская боль, пусть от ужаса холодеет нутро, когда вижу, как из раскаленных углей вынимают длинный прут с добела раскаленным кончиком, от которого сыплются искры, как от бенгальского огня.
Потом, когда им два-три раза проткнут мне бока, руки, ноги, белый металл становится оранжевым, а затем и вовсе красным, даже темно-красным.
Я почти терял сознание, но всякий раз возвращал себя в реальность, а то вдруг организм воспользуется моим беспамятством и залечит, это все, конец мне…
Правда, так и не уловил, когда появились Адальберт и Винченц, первый сразу же начал тыкать в меня раскаленным прутом, запах горелого мяса выедает ноздри, Винченц сжимает в руках дубинку.
Не дожидаясь, пока прут остынет в моих ребрах, Адальберт возвращал его на жаровню, подходил ближе, всматривался. Я вишу на слишком коротких цепях, он сильным ударом в подбородок вскидывал мне голову. Если я опускал, снова бил до тех пор, чтобы видеть мое лицо, пока я не начинал удерживать голову.
Он удовлетворенно усмехался.
— А что, он крепок? Что скажешь?
Винченц, к которому он обращался, посмотрел на меня хмуро, сплюнул под ноги.
— Слишком увлекаешься. Умный, да?
— Я?
— Не я же.
— Можешь предложить что-то лучше?
Винченц снова сплюнул на пол.
— Могу, конечно.
— Ну так вперед!
Адальберт сделал издевательски приглашающий жест. Винченц посмотрел на него, на меня, крепче стиснул дубинку и подошел ко мне. Наши взгляды встретились, на суровом лице начальника стражи я не увидел ни жалости, ни сочувствия.
— Ну что, — проговорил он раздельно, — будешь говорить, сволочь?
— Я уже все сказал, — прохрипел я. — Невиновен…
Он с силой ударил дубиной в бок. Затрещали ребра, острая боль впилась во внутренности. Я задохнулся, невольно вскрикнул, обвис. Винченц проговорил раздельно:
— От пары сломанных ребер не умирают. Но вот когда будут сломаны все…
Он ударил снова. Я услышал треск костей, острая боль прошила до пят. Винченц задержал дубинку на взмахе, но я молчал, он ударил в третий раз. Лютая режущая боль, теперь я уже не мог свободно дышать, острые обломки впились в легкие, заливая их кровью.
— Ну? —
Я с трудом поднял голову, перед глазами расплывается, пот течет градом и выедает глаза.
— Винченц, — просипел я окровавленным ртом. — Винченц… вот за это я тебя убью…
Мне показалось, что он вздрогнул, но в следующее мгновение замахнулся и ударил по другому боку с такой яростью, что там затрещали сразу все ребра. Перед глазами померкло, я лишь слышал сквозь шум крови в ушах, что Адальберт отбирает дубинку у взбешенного начальника охраны.
Я не знал, день сейчас или вечер, прошли сутки или месяц, меня окатывали холодной водой и снова терзали. Винченц больше не показывался, пытал Адальберт. Однажды в подвале, не дождавшись моих признаний, снова появилась леди Элинор.
Правую руку мне сломали в двух местах, боль невыносимая еще и потому, что я подвешен именно за руки. Меня снова окатили водой, сунули под нос какую-то вонючку, сознание немного очистилось, я обнаружил, что смотрю в полные ярости глаза леди Элинор.
— Почему не признаешься? — прошипела она яростно. — Тебе все равно живым не выйти! Скажи правду, и я дам тебе легкую смерть!
— За что? — прохрипел я. — Вас обманули…
— Меня нельзя обмануть!
— Ну да, — прошептал я, — нельзя… Я же вижу, что обманули. Скажу правду, я был вам действительно предан, леди Элинор. Но теперь я освобождаю себя от клятвы верности…
Ее зеленые глаза вспыхнули подозрением.
— Ты никакой клятвы не произносил!
Я сказал поспешно:
— Да, я ведь не благородный… Но я поклялся молча, в душе. Вы меня приютили… и вообще вы — удивительно красивая и… очень одинокая. Таких женщин мы, мужчины, просто обязаны защищать… А сейчас, когда вы поверили врагам своим, а меня так несправедливо… сейчас я уже не ваш… И делайте со мной, что хотите.
В ее глазах внезапно проступила неуверенность, лицо дернулось и застыло. Я сцепил зубы и старался не кричать от боли, что багровыми волнами накатывается на сознание, как сквозь туман вижу холодные глаза, что приблизились, всматриваясь в меня с неумолимостью мощного рентгена.
— Кто ты?
— Я уже не ваш, — повторил я хрипло, — вы сами освободили меня от службы вам… этим недоверием… обвинениями…
— Кто ты, сволочь? — прошипел она.
В ее руках появился раскаленный прут, она держала голыми руками, не обращая внимания, что нежная кожа ладоней шипит и покрывается красными пузырями. К сильному запаху горелого мяса добавилась еще одна тонкая струйка.
— Последний раз спрашиваю, сволочь, кто ты?
Наверху хлопнула дверь, простучали тяжелые шаги, сорванный голос крикнул:
— Ваша милость!.. Часовой заметил на озере плот!
Зеленые глаза отодвинулись, холод на кровавых ссадинах исчез. Я услышал изменившийся голос волшебницы:
— Иду!.. Пусть ничего не делают до моего прихода!
Сквозь пелену в глазах я видел, как зеленое платье отодвигается, поднимается по невидимым ступеням. Мужской голос, я даже не узнал, кто это, спросил хрипло: