Ричард Длинные Руки – оверлорд

Орловский Гай Юлий

Металлическая решетка, ограждающая камин, уже вишневого цвета. Растер стоит ко мне спиной, защищая лицо от слепящего жара широкой ладонью. Осыпающиеся с него комья снега и льдинок превратились в лужу, что на глазах съеживается и пропадает.

– Доброе утро, – сказал я. – Сэр Растер, как долго такие ураганы?

– Доброе утро, сэр Ричард, – ответил он, не поворачиваясь. – Сутки, иногда двое. Но редко.

– Это я слышал, – проговорил я. – Эх, до чего же мы не зимние существа…

Он буркнул:

– Иногда и летом лучше

не высовываться.

Внезапно затихло, словно отрезало. Я постоял, не веря себе, только теперь ощутил, что всю ночь ураган ревел, выл, свистел, орал, скрипел железными решетками, ставнями и даже каменными глыбами, а сейчас вот – настоящая тишина.

– Сэр Ричард, куда вы? – крикнул он мне вдогонку.

– Взгляну…

В холле на крючках дежурные шубы, я влез в самую огромную, слуги поглядывают обеспокоенно, но пугливо промолчали. Маленькая дверка не поддавалась, я покрутил головой, с той стороны восемь высоких ступеней, это же сколько намело…

Я уперся со всей силой, на той стороне поддалось, но в щель хлынул пушистый невесомый снег. Я нажал сильнее, снег продолжал сыпаться в холл, и щель стала шире.

Наконец я протиснулся и сразу оказался в снегу по пояс. Двор изменился и стал шире: исчезли колодец, кузница и несколько сараев, прилепившиеся к стене, а от столба для коновязи торчит одна вершинка.

Не сразу сообразил, что не ураганом унесло, а засыпало по крыши. Сделав шаг, я нечаянно ступил с крыльца и провалился по шею.

На мгновение ощутил страх: ноги не касаются тверди, а завис только благодаря развилке ног и растопыренным, как крылья, рукам. Паники нет, мы в Утопии знаем, что даже в самом вязком болоте нормальный человек не утонет, как и в так называемых зыбучих песках: достаточно лечь и загребать руками – выплывешь, куда надо.

Я лег и начал было ломиться через пушистый, чересчур пушистый снег. Небо за это время снова потемнело, снег взметнулся, его завертело, как в мелком сите, ветер начал усиливаться.

Уже в страхе я начал барахтаться торопливо, ураган возвращается, снег с силой бьет в лицо. Я ощутил, что потерял направление и, сощурившись, молил Бога, чтобы позволил мне плыть через белую колючую массу к донжону, а не от него.

Кое-как, изнемогая от усилий, с трудом добрался до задней дверки, через нее челядь носит мясо на кухню. Мне отворили, я ввалился в гудящие от рева снежного урагана просторные сени. Челядинцы испуганно вскрикивали, порывом ветра сразу задуло все светильники. В темноте охали женщины, слышались торопливые удары кремня по огниву.

Наконец загорелась первая свеча, я увидел испуганно-восхищенное лицо Растера.

– Сэр Ричард, – воскликнул он, – зачем вам это понадобилось? Снежную Хозяйку решили повидать?

– Ага, – сказал я, – точно!.. Не представляю… Если такая зима здесь, то что на Севере?

Он вздрогнул и перекрестился:

– Ох, не поминайте о Севере…

– Почему?

– Север, – сказал он

и снова перекрестился, – это не только зима. Лето там просто чудное, хоть и короткое. Но на Крайнем Севере живут праведники… и вот с ними не хотелось бы встретиться.

Я посмотрел с изумлением:

– Вам, сэр Растер? Вы чем-то провинились? Такая вот безгрешная душа?

Он кивнул:

– Да.

– Чем?

– Всей жизнью, – ответил он хмуро. – Живу вроде бы правильно, а потом вижу и понимаю, что годы потрачены впустую. Нахожу новую дорогу, почище, иду по ней… а потом понимаю, что и это не та. А сколько лет зазря… И вот так всю жизнь. Потому и стыдно было бы встретить праведников.

Я молчал в затруднении. Сам не знаю, как жить правильно, но чутье подсказывает, что если человек с самого начала идет правильно, то идет как корова, даже не зная, что именно эта дорога и есть правильная. Неслучайно Иисус обронил, что ему раскаявшаяся шлюха дороже ста девственниц. Безгрешные девственницы – фигня, их нетрудно совратить в грех. В том сладком болоте и останутся, а вот та единственная, что сумела не только раскаяться, но и покинуть мир разврата, – и есть ценнейший кадр.

Да и Тертуллиана взять, тот еще девственник.

Замок перестало трясти к обеду. Тишина настала такая, что слышно стало крикливые голоса со двора: туда согнали всю челядь, чтобы спешно рыть дороги к колодцу, кузнице и вообще расчистить двор.

Я оделся, опоясался мечом, молот на поясе, лук за плечами, свистнул Бобика. Тот уже сидел у двери, загораживая выход, в глазах обвинение: если, мол, снова уйдешь ловить зайцев без меня, то какой ты друг?

– Только с тобой, – заверил я. – Пойдем, толстомордик…

В конюшню, как и во все подсобные помещения, можно пройти и по крытому переходу прямо из донжона, но выводить коней в зал не принято, даже в холл уже не выводят, я вышел на крыльцо, ахнул. Снега еще больше, траншеи настолько глубокие, что всякий зачерпывает полные лопаты, но редко кто добрасывает до верха, и снег сыплется обратно.

Женщин пустили утаптывать снег, но тот слишком пушистый, взлетает при каждом движении, по всему двору звонкий хохот, пихают друг друга, окунают в белое и нежное, словно морская пена. Старшие женщины покрикивают сурово, но глаза блестят весело.

Я пробрался к конюшне, вперед меня ринулись несколько челядинцев, толкались и пихались. Быстро отбросали снег, чтобы чуть приоткрыть дверь. Я протиснулся, Бобик следом, в полутьме Зайчик встретил нас довольным ржанием.

Я поцеловал умную морду, пока Бобик ревниво прыгал вокруг и старался оттереть от приятеля: как я могу обниматься с кем-то, когда вот он, такой замечательный?

– И тебя люблю, – заверил я, но добавил строго: – Хватит тебе на кухне, понял? Харя скоро в дверь не пройдет… Что я с вами всеми весной делать буду? Марш-броски по грязи, чтоб выхудить?