Ричард Длинные Руки – оверлорд
Шрифт:
Девушка прошептала:
– Что с ним?
– Боится, – объяснил я с неловкостью. – Собаки всегда грозы или такого вот непотребья в небе боятся.
– И он тоже?
– Как видишь.
– Бедный, – произнесла она тихонько. – Не бойся. Завтра все стихнет…
Пес, вздрагивая, суетливо лизнул ее пальцы и снова постарался вжаться в постель. Я поправил одеяло, теперь уже три головы торчат наружу. Девушка, судя по ее судорожным движениям, возвращает на место задранный почти по подбородка подол рубашки.
– Трус поганый, – проворчал я. – На шкуродерню
Ее глаза блестели, а на губах впервые проступила робкая улыбка.
– Не сердитесь на него, ваша милость. Собаки ж не знают, что это наверху ругается не на них вовсе…
Я стиснул зубы, прекрасно понимает, почему я зол, чему чертов пес помешал. Гормоны в самом деле разбушевались, как та вьюга, тоже бьются головой в стену и стонут в своем нечестивом сладострастье.
– Дура она, – сказал я сердито, – эта собака… Вроде бы затихло. Лежи-лежи!
Я осторожно откинул одеяло, перебрался через Бобика, продолжая его поглаживать и почесывать. Лицо служанки стало очень серьезным, глаза расширились. Мои руки снова задрали ей подол, тело прекрасно оформленное, нежное, с валиками жирка, грудь начала часто вздыматься…
– Не трусь, – шепнул я.
Я начал ложиться на нее, опускаясь на локти, но переменивший направление ветер вбил в комнату целую струю снега. Бобик взвыл и в ужасе полез на меня. Я спихнул, он начал совать голову между нами, и хотя теперь клал морду девушке на грудь, но я с удивлением увидел, как тонкая рука поднялась и робко почесала Пса за ухом.
– Господи, – сказал я с досадой.
– Ваша милость, – прозвучал в багровой полутьме робкий голосок, – пожалейте собачку… Ей страшно!
– Мы же рядом, – возразил я.
– Ею надо заниматься, – пояснила она тихо, – разговаривать с ней, успокаивать, гладить…
– Самое время, – сказал я саркастически.
Она помолчала и прошептала:
– Может быть… в другой раз? Ради вашей собачки?
– Еще чего, – ответил я оскорбленно. – Я ради этого урода пальцем не шелохну! Нет уж, а то лопну. Бобик, трус поганый! Перестань трястись. Перестань! Что у тебя за мания величия: такой ураган ради тебя устроили?.. Тебя как зовут, кстати?
– Далила, – прошелестела она в полутьме.
– Знаешь, Далила, давай уж хихикай в открытую. Я же вижу, вот-вот лопнешь от смеха.
Она в удивлении вскинула брови, но уголки ее рта поползли в стороны.
– Ваша милость, как можно? Смеяться над лордом?
Глава 15
Зигмунд Фрейд во мне сделал еще несколько попыток, но этот ушастый трус поганый так трясся и прижимался к нам, что едва не выталкивал с ложа. Иногда он пытался взобраться сверху, а при особо сильных порывах бури даже пробовал подлезть снизу.
Девушка уже не страшилась ни Пса, ни меня, что несколько обидно, наблюдала за моими попытками с интересом, вроде бы даже сочувствовала, но Пса гладила, как мне показалось, поощряюще.
В конце концов я вырубился, снилось что-то вовсе дурное, вынырнул из сна под утро. Горка поленьев истаяла, явно Далила поднималась
Под окном лужа, ветер все еще ревет и воет, но сейчас атакует замок, похоже, с противоположной стороны. Пес бесстыдно дрыхнет, но теперь он с краю, Далила посредине, а я на другой стороне ложа.
На ее лице свежий крестьянский румянец во всю щеку, тень от длинных ресниц падает на нежную кожу, пухлые губы чуть приоткрыты, шея длинная и нежная, как у аристократки, а ключицы тонкие и жалобные.
Мне показалось, что ключиц не должно быть видно под ее рубашкой, осторожно приподнял одеяло, на свет медленно появились полные молочно-белые груди, ну да, мода на загар еще не появилась, реберные дуги, живот…
Ошеломленный, я повел взглядом по комнате. Ага, ее рубашка на полу рядом с ложем, но не помню, чтобы я ее снимал. Задирал подол – да, но не снимал. Не феодалье это дело – снимать рубашки со служанок. Даже с благородных и то с разбором: с графинь – да, а для простых виконтесс или баронесс это уже честь… наверное. Надо освежить правила этикета, но мне кажется, что гроссграфу уместнее с графини платье снимать, а баронессам всего лишь задирать.
Далила пробормотала во сне, я поспешно вернул одеяло на место. Ресницы затрепетали, веки поднялись, открывая затуманенные сном глаза.
– Ох, – прошептала она, румянец залил обе щеки. – Что это я… Пора разжигать огонь на кухне!
Она торопливо соскользнула с ложа, я пихался с проснувшимся Псом. Далила подхватила с пола рубашку и, неспешно одевая на голову в обратном стриптизе, прошептала нежным раздетым голосом:
– Ах, ваша милость, это моя вина, что не сумела погасить огонь в ваших пылающих чреслах…
Она на пару мгновений запуталась в рубашке, руки и локти застряли, так что моему взору открыты только разогретая за ночь грудь и все, что ниже. Наконец с усилием разобралась и очень медленно-суетливо одергивала рубашку, что вообще-то почти до пят.
– Ну да, – буркнул я саркастически, – а то ты так старалась, так старалась!
– Почти, – прошептала она. – Я сперва боялась вас, ваша милость, а потом…
– Хихикала, – сказал я обвиняюще.
Она запротестовала:
– Совсем нет, ваша милость!
– Ладно, – сказал я раздраженно, боясь, что произнесет страшное для мужчин слово «жалела», – замнем, забудем. Ты отогрелась, я согрелся, а самое главное – этот гад перестал трястись!
Она убежала, вертя задом, в дверях оглянулась, в глазах откровенный смех. Под рев урагана, то почти затихавшего, то снова в ярости набрасывающегося на замок, я оделся и спустился в нижний зал. Камин здесь вообще раскалился, камни трещат, но и здесь, как по замку, гуляют сквозняки, что все-таки отыскали, гады, щели. Впрочем, на них обращают внимания не больше, чем в моей срединной Утопии на предвыборные листовки.