Ричард Львиное Сердце
Шрифт:
Труба герольда снова прогремела над ристалищем. Никто уже не замечал, что день склонился к вечеру, что уже вот-вот наступят сумерки, что пора бы зажечь факелы. Все взгляды приросли к двум тёмным силуэтам, к фигурам двух всадников по разные стороны поля.
И вот оба сорвались с места. Кони распластались над землёй. Быстрее. Ещё быстрее! Цветная полоса почти слилась с землёй, её уже не было видно ни тому, ни другому.
Удар! Эдгар почувствовал, как тупой конец копья обрушился на него, точно нацеленный в лоб, как загудел шлем и болью отозвалась голова... Но он тоже попал! И, пожалуй, на этот раз, поражённый единственной мыслью — нужно победить, он ударил ещё сильнее,
Вся площадь взвыла и снова замерла. Оба всадника разом вылетели из седла, упали, прокатившись по земле, потом вскочили.
— Продолжаем! — спокойно, с чуть заметной хрипотцой произнёс Ричард и возвысил голос: — Мечи сюда!
— Нет! — почти с тем же спокойствием возразил Эдгар. — Нет, так я не согласен. Я не подниму меч на великого короля и великого воина. Я не осмелюсь рисковать вашей жизнью, мессир!
— Какого дьявола?! — теперь это был уже настоящий львиный рык. — Как ты смеешь отказываться от поединка, если я требую продолжить его?! Три месяца назад, в Мессине, ты, помнится, преспокойно поднял на меня меч!
— Тогда я не знал, что сражаюсь с королём Англии! («И вообще, это был не я! Но и Луи тоже едва ли пошёл бы на это...» — метнулось в голове юноши).
— Ты не можешь не драться, если я тебе приказываю! — крикнул Ричард.
— Я признаю себя побеждённым! — твёрдо сказал кузнец.
— Как ты можешь признавать, если ты ещё не побеждён?! Я не верю, что ты струсил, а твоё великодушие мне не нужно! Мечи!
Король выхватил меч из рук подбежавшего оруженосца, едва не обрезав тому пальцы, затем швырнул второй меч к ногам противника.
— Бери меч и дерись! Слышишь?!
— Нет. Если я прогневил вас, ваше величество, убейте меня.
Несколько мгновений Ричард Львиное Сердце стоял, в ярости сжимая меч, держа его почти возле самой груди рыцаря. В узкой прорези его шлема Эдгар видел глаза, полные пламени.
— Неужели христианский король убьёт человека, который его так любит?
Прозвеневший в полной тишине детский голос заставил вздрогнуть и короля, и его соперника. Оба разом обернулись. Юная Абриза стояла в двух шагах от них. В её лице были изумление и гнев. Казалось, она готова схватить Ричарда за руку.
Львиное Сердце как-то странно посмотрел на девушку.
— С чего ты... с чего вы решили, что я хотел его убить? И в мыслях не было! Ладно, сир Эдгар: вы признали своё поражение, я готов признать своё. Кстати, в моей жизни оно — первое. Сегодня мы с вами были равны.
Глава шестая
Яблоко от яблони
— Твоя Клотильда слишком много болтает! Что если среди крестоносцев распространится молва о взятой в плен дочери Саладина?
— Я уверена — Эдгар никогда никому не скажет.
— Допустим. Но всё же это глупо. Глупо и недостойно. Он ведь и на самом деле может в неё влюбиться!
— В двадцать лет человек всегда в кого-то влюблён. Между прочим, до того, как увлечься Абризой, он был влюблён в твою жену. Тебе это больше нравится?
— Меньше. Но, думаю, в мою жену влюблена половина лагеря. Вторая половина влюблена в тебя, матушка!
— О, Боже! — Элеонора сморщилась, но не от досады, а от того, что уколола палец иголкой (вышивать она пыталась научиться шестьдесят лет, и ничего не получалось!). — О Боже, Ричард! Лести ты выучился от сарацинов, что ли? Ну, а если серьёзно, то я восхищаюсь тобой! До последнего мгновения не верила, что ради моей просьбы ты это и в самом деле сделаешь. Там, на турнире...
— Что сделаю? Неужели
— Не верю! — и королева вновь с яростью воткнула иглу в пяльцы.
— Правда, сам! Ему повезло: это проклятая лихорадка делает меня таким медлительным... Но и твой Эдгар молодец. Он с такой силой двинул мне по башке, что она чуть не раскололась! В точности, как молотом в кузнице. Видишь, как хорошо приложил?
Ричард поднялся с низкой лежанки, почти достав головой свод материнского шатра и прошёлся взад-вперёд, время от времени прикладывая ко лбу большую медную монету. Выпуклая лиловая шишка под самыми волосами была не особенно заметна, но причиняла боль, и это злило короля: он представлял себе, сколько насмешливых песенок уже сочинили об этой шишке в лагере германцев, датчан, да, скорее всего, и французов.
— Так что мы будем дальше делать с дочерью султана, а, матушка? — спросил Львиное Сердце, раз пять смерив небольшой шатёр своими широкими шагами.
Элеонора оторвалась от работы и подняла к сыну серьёзный взор:
— Я думаю, придётся вернуть её отцу.
— Ты думаешь?
— А что? Или у тебя мало заложников-магометан? Даже если кто-то из рыцарей и впрямь прослышит про знатную пленницу, никто не посмеет осудить твой благородный поступок. Если султан не сдержит слова, то отвечать за подлость мужчины мужчинам и надлежит. Так ты и скажешь рыцарям.
Ричард усмехнулся.
— У тебя воображение, как у двадцатилетней.
— Что ты! Двадцатилетняя сочла бы мою затею низкой... Если бы я сама не была в этом заинтересована. Хочешь спросить, что я собираюсь сделать потом?
— Не хочу. Не то ещё проговорюсь кому-нибудь. Мы здесь пьём много вина, а оно порой развязывает язык...
Этого разговора королевы-матери и её сына никто не подслушивал. Не то он показался бы любому, кто бы его ни услышал, загадочным и непонятным. Впрочем, мать и сын нередко говорили меж собой, не вдаваясь в подробности. Они давно слишком хорошо понимали друг друга, чтобы тратить время на лишние слова. На первый взгляд резкий, вспыльчивый, порою грозный король мало походил на ироничную, спокойную и мудрую Элеонору. В действительности они были почти одно и то же — одинаково стремительные, непреклонные в принятом решении, бестрепетные и отважные до полного презрения к смерти. За долгие годы меж ними бывало и отчуждение, и временами вражда, но то, что их связывало, всегда было сильнее того, что могло их разделять. В сущности, Ричард стал воплотившейся в жизни мужской половиной Элеоноры, тем, чем ей хотелось бы быть самой, но чем женщина быть не могла. Она любила его всеми силами души, и он отвечал ей тем же, хотя в его жизни бывали дни, когда ему казалось, что он её ненавидит. Это была неправда: только мать до конца понимала его мятущуюся душу, и только он совершенно понимал её.
Он снова сел на лежанку и некоторое время с сочувствием следил за тем, как его мать сражается со своей вышивкой.
— Думаешь, мы дойдём? — спросил он, отвечая уже её мыслям, а не словам.
— Думаю, как и ты, — сказала она тихо.
— Значит, нет?
Элеонора грустно улыбнулась:
— Больше всего на свете мне хотелось бы думать иначе... Ночами я молюсь только об одном: чтобы ты дошёл! Но ты сам видишь, как искушает дьявол всех, у кого есть власть... Все эти твои князья, герцоги, бароны готовы передраться из-за ещё не существующей добычи... Да что там! С этим они бы ещё справились — всё же христианская Вера сильнее жадности. Но вот жажда славы и зависть... Ричард, Ричард! Если этим болеешь ты, то кто устоит?