Ричард Львиное Сердце
Шрифт:
— Ты уверен в этом?
— Да.
— Лгал ли он на этот раз? Быть уверенным он не мог, но за все годы своего правления, своих походов и своих побед не раз убеждался — медленная победа всегда вернее победы скорой...
— Кровь правоверных! На нём кровь правоверных! Смотрите, мусульмане, это он убил ваших братьев!
Салах-ад-Дин вздрогнул и отшатнулся, отпрянул от окна. В свете укреплённого на стене факела по двору метнулась чёрная тень, потом остановилась, и он увидел старуху, мать муллы, вставшую прямо под окном и вскинувшую вверх сухие руки со сжатыми кулаками.
— Вся их кровь падёт на твою голову, нечестивец! — кричала женщина, и её глаза сверкали из глубоких глазных впадин. — Ты предал тех, кто молился тебе,
— Пойти и унять её? — глухо спросил Асад-Ширали.
Саладин покачал головой:
— Как ты её уймёшь? Не убивать же? Пускай кричит. Устанет и замолчит сама.
Но старуха не умолкала, и в конце концов к ней подошёл один из стражников и схватил за руку, чтобы увести со двора. Она завизжала, вцепившись ему ногтями в лицо. Стражник отшвырнул её, она кинулась снова и... напоролась на выставленную вперёд саблю. Потом воин осторожно вытер помутневшую сталь краем оставшейся в его руках чёрной чадры и, воровато глянув вверх, на окно, наклонился, чтобы поднять съёжившееся возле его ног тело.
— Вот видишь, — сквозь зубы произнёс Салах-ад-Дин, глядя в лицо Ширали. — И у правоверного воина не хватает выдержки. У христианских князей и королей её меньше: наши воины привыкли просто повиноваться и делать своё дело, а этим горделивым властителям всегда хочется больше, чем им дано, и больше, чем им удаётся. Нужно ждать, пока они покинут лагерь и выступят в поход.
Глава вторая
Соблазнитель
Мутный сон овладел султаном только к рассвету. Ему снилось, что он скачет вдоль непрерывной гряды высоких, красных, как песок пустыни, скал. Скачет, что есть силы понукая коня, терзая его бока шпорами. А за ним, воя, мчится старуха в развевающихся чёрных одеждах. Она не просто бежит, но несётся громадными скачками, всё ближе и ближе его настигая. Он оборачивается, видит её оскаленные зубы (Вздор! Мать муллы была совершенно беззубая...), видит, как сверкают волчьи глаза в чёрных глазных впадинах. Конь хрипит, шатается. Вот споткнулся... И Салах-ад-Дин понимает, что страшная фурия сейчас его настигнет.
Струи холодного пота облили его лицо. Он закричал и открыл глаза. За окном звучал монотонный голос муэдзина, призывающий к утреннему намазу.
Султан отыскал и постелил на каменный пол молитвенный коврик, опустился на колени. Но молиться не получалось — холодной волной душу накрывала тень пережитого во сне страха. «Неужто проклятая старуха теперь станет призраком тревожить меня?» — промелькнула неприятная мысль.
Час спустя, умывшись, он спустился в небольшой садик, устроенный между домом муллы и восточной стеной мечети. Там его ждал накрытый для трапезы столик — свежая большая лепёшка, пара испечённых в золе голубей, изюм и кувшин воды. Султан ожидал, что сюда явятся и его военачальники — требовать того же, чего требовал вечером Асад-Ширали, однако никто из них не пришёл. Вместо этого слуга вскоре доложил, что прибыл из Дамаска Муталиб-аль-Фазир, постоянный поставщик оружия, и хочет, чтобы султан его принял. Поскольку Муталиб привозил не только отменные сабли, кинжалы и пики, но и самые последние сведения о настроениях подвластных Саладину эмиров, шейхов и мулюков, его просьбу следовало удовлетворить. Дамасский торговец был опытным шпионом, к словам которого султан всегда прислушивался, тем более, что сейчас он вовсе не был уверен в безграничной преданности своих вассалов.
— Пускай войдёт! — бросил он слуге, брезгливо отряхивая полу халата, хотя на ней не было ни крошек, ни капель воды. — И принеси для него скамейку: когда он пытается сидеть на подушках, они разъезжаются под его задом!
Купец вошёл, по обычаю прогибаясь перед султаном, усердно сложив руки под чёрной метёлкой своей хилой бороды. Но эта угодливая поза вовсе не обманывала Саладина — он знал,
— Да продлит Аллах твои дни и да пошлёт тебе великих побед, о солнце правоверных!
Эту заученную фразу все повторяют более или менее фальшиво. У Муталиба выходит как раз неплохо: он и не пытается скрыть, что просто говорит то, что говорить положено, чтобы затем перейти на самый естественный тон.
— Здравствуй, здравствуй, купец! — приветствовал Салах-ад-Дин своего поставщика. — Ну, и как довёз ты сюда свой товар?
— О, на этот раз безо всяких помех, великий султан! Неверные разнежились, отдыхают и не спешат перекрывать дороги к этим горам. Думаю, ты будешь доволен.
— Буду доволен, если ты усвоишь наконец, что я именую себя не султаном, а мулюком [46] . Ладно, это не так уж важно. Ты слыхал о том, что учинили неверные?
— Слыхал, слыхал.
Муталиб даже не попытался изобразить на своём лице скорбь. Он знал, что Саладин ему не поверит. Да и к его чертам такое выражение подошло бы меньше всего. Лицо торговца было будто только что вылеплено из светлой глины и не успело высохнуть: оно постоянно блестело — особенно его крупный, крючковатый и толстый нос, так сильно выдававшийся вперёд, что когда купец пил, кончик носа нередко становился мокрым. Глаза у него, напротив, были маленькие, но очень острые и живые — в них то и дело блестели искорки, и взгляд их мог так быстро скользить по лицам и предметам, что за ним бывало трудно уследить. Круглые высоко поднятые брови придавали лицу Муталиба немного удивлённое выражение, а чуть выпяченная нижняя губа делала его недоумевающе-вопросительным. В целом это лицо, хотя и некрасивое, вовсе не казалось отталкивающим: Саладин слыхал, что, приезжая в христианские земли, купец пользуется неизменным успехом у женщин. Может, они и здесь его жалуют, но между правоверными об этом не принято говорить...
46
Незаконно захвативший трон Салах-ад-Дин действительно не решился объявить себя султаном, но именовался «скромнее» — мулюком, т.е. не императором, а королём. Но подданные, возможно, не веря в искренность его скромности, применяли к нему только титул «султан».
— Я знаю, какие условия тебе ставили христиане, — проговорил купец, чуть заметно вздыхая. — И понимаю, как трудно было их принять. Конечно, ты мог бы и не убивать христианских рыцарей. Мог бы даже отдать их в обмен на своих.
В глазах султана мелькнул и погас гнев. В конце концов, Муталиб не мулюк и не воин — пускай его болтает, что захочет!
— И чтобы они снова подняли против меня оружие, да? — усмехаясь, спросил он купца.
Быстрые глаза Муталиба остановились на лице Салах-ад-Дина — в них было сожаление:
— Но ведь среди пленников-мусульман, которых вчера умертвили на равнине, тоже было немало воинов, и они тоже стали бы сражаться против христиан! Или ты ценишь своих воинов не так высоко, как воинов короля Ричарда? Да, впрочем, разве нельзя было вернуть ему рыцарей, которые уже никогда не смогли бы сражаться?
— Что ты хочешь сказать, купец? — резко спросил Саладин.
— Ты отлично меня понимаешь. Или тебе неведомо, как сделать человека неспособным держать в руках оружие? Всего лишь подрезать жилы там, где нужно, сломать ногу в таком месте, где она не срастётся правильно, обрубить несколько пальцев...