Рихард Феникс. Море. Книга 3
Шрифт:
— Стой, рыба! Куда пошла? А ну вернись! Рыба! — закричал Феникс вслед.
— Что ты сделал?
— Ты же видела! Я позвал, а они взяли и ушли!
— Ты представил город?
— Ну да!
— Вот она и отправилась туда. Попробуй приказать рыбе подплыть ближе, чтобы накинуть на неё петлю, а потом уже представь, куда ты хочешь попасть, — посоветовала Лукреция.
— Легко тебе говорить,— пробурчал мальчик, растягивая петлю верёвки побольше.
С пирсами решил повременить. Вместо этого представил себя, как выглядел бы со стороны воды; представил, будто он рыба, которая просовывает голову в верёвку, а потом…
Третья трель
Свист и глухое приближающееся «гр-рх-ха-аа» стали ему ответом. И словно острые зубья скал вокруг старого маяка ожили, растянулись цепью, явились из чёрных пучин и поднялись, изгибаясь громадным червеобразным телом. Истекала вода с синевы чешуи, с бело-рыжего пуза в ветвях плавников.
Чудовище было ещё далеко, но видно, насколько оно огромно, пугающе, будто из старой сказки. Лукреция что-то кричала, но Рихард не слышал её, не сводил взгляда расширенных глаз с монстра, прибывшего на зов.
Туша медленно погрузилась под воду — и тени не осталось. Рихард отпустил свисток, тот качнулся на шнурке, раз, другой, третий и вдруг закрутился на спину, и мальчик понял, что лежит на палубе, в вытянутых руках над собой держа верёвку, пытаясь ей оградиться.
Лодку бросало из стороны в сторону, нахлёстывало воды. Небо закрыла голова монстра, придвинулась, склонилась над Фениксом близко-близко. С игольчатого гребня, с частокола зубов срывались солёные капли. Жёлто-карие глаза с вертикальными зрачками вперились в мальчика. Белая вертикальная полоса между ними была похожа на молнию. Смрадное дыхание опаляло лицо, из приоткрытой пасти то и дело выскакивал синий язык, щупая воздух.
Рихард выпустил верёвку, закрыл глаза, сжался в комок, пытаясь собраться и приказать монстру убираться ко всем его глубинным сородичам, но не мог. Мысли путались. Что-то горячее, остро пахнущее яблочным уксусом, шлёпнулась на руку. Мальчик вздрогнул и глянул.
Тёмная капля, фиолетовая с голубоватыми проблесками, дрожала на палубе, забрызгав руку. Она больше походила на подкрашенное яблочное пюре, чем на… Рихард приподнялся на локтях, перевесил на грудь придушившие верёвочки свистка и косточки, присмотрелся. Чудовище, будто того и ожидая, повернуло огромную голову, показав по бокам на шее в три ряда волнообразные жабры. Они тяжело раскрывались, и каждый раз из них капала тёмная густая жижа, густеющая на глазах. Но не это привлекло внимание мальчика.
Стальной кусок с кольцом и обрывком верёвки торчал между вздымающимися рядами чешуи справа в средней щели жабер. Мальчик схватился за свою шею, морщась. Он словно и сам почувствовал ту боль, которую причиняла стальная штука морскому чудовищу, дыханье перехватило, в лёгких сделалось больно. Где-то на границе зрения он видел себя глазами монстра, ощущал любопытство и… надежду.
Времени думать не было. Плотные кольца червеобразного тела сжимали лодку всё сильнее. Мальчик краем глаза заметил плащ Лукреции и решил, что с ней всё в порядке, что она не испугалась, не спряталась и осталась на надстройке понаблюдать. Он отбросил верёвку и встал, глаз с узким зрачком смотрел на него искоса. Рихард чувствовал, нет, готов был поклясться, что чудовище просило о помощи.
— Разожми лодку, отпусти, — тихо произнёс Феникс, встречаясь взглядом с монстром.
Тот издал горловой скрежет и следом звук, похожий на усиленный в тысячу раз кошачий мяв. Бледная плёнка скользнула по глазу монстра, фиолетовая жижа при глубоком вдохе плеснула на палубу вновь. Мальчик ждал,
— Будет больно. Но ты терпи. Я тебе помогу. Не дёргайся. Всё будет хорошо! — Дыша через раз, едва усмирив трясущиеся руки, Рихард потянулся к стальному кольцу.
Чудовище дрогнуло, взвыло, лодка почти перевернулась на взбитых волнах, но хвост с по-рыбьи раздвоенным плавником поддержал её. Рихард не упал лишь потому, что крепко схватился на застрявший в жабрах предмет.
Когда ноги поймали крепкий палубный настил, мальчик, продолжая бормотать успокаивающие слова, схватился обеими руками за стальное кольцо и дёрнул. Чудовище взревело, мотнуло головой. Рихард тут же увидел лодку со светлым пятном Чародейки далеко внизу под собой и вокруг бескрайнюю синь моря. Он не успел испугаться, как вновь оказался на палубе лёжа. Что-то давило сверху и всё было противным и мокрым, воняющим уксусом.
Монстр исчез.
Мальчик выбрался из-под незваной липкой тяжести, поднялся. Якорь со сломанным зубом лежал перед ним. С большим трудом, оскальзываясь на студенистых кляксах, разгоняя воду, подтащил старый, в прозелени и ракушках якорь к краю и скинул за борт.
— Фу-ух, — медленно выдохнул Рихард и улыбнулся. Осознание того, что он только что призвал глубинного монстра, помог ему и остался жив, накатило разом. Захотелось спеть и сплясать, отпраздновать эту маленькую победу, разделить радость с кем-то. Он обернулся. — Феникс меня сожги, Лукреция, ты это видела?! Что это была за рыбища? Лукреция? Лу?! Ты где?
Крыша надстройки была пуста. На весле, застрявшем между щитом и бортом, развевался плащ Чародейки.
Глава 70
Кровь земли
Тычок под рёбра был не сильным, но ощутимым. Тавир, не успевший с вечера занять лежанку в трюме, заснул без сил на полу. И сейчас, резко проснувшись и открыв глаза, увидел перед собой пару стоптанных сапог; из-за голенища одного торчал скрученный хлыст, с которым спина Феникса познакомилась вчера. Виной тому стал смотритель за птицами, не досчитавшийся почтовой чайки, отосланной Тавиром в Макавари два дня тому назад. Порка была не столь болезненной, сколь унизительной. Толпящиеся вокруг матросы и гвардейцы три первых удара посмеивались, с пятого хмуро молчали, с десятого Тавиру стало на всё плевать. Когда его отлили морской водой и погнали работать, люди шептались за спиной, уступали дорогу.
Масляный фонарь в руках пришедшего качнулся в сторону выхода. Феникс встал, не разгибая ноющую спину, едва не наступил на спящих вокруг, хмуро глянул вслед разбудившему. Человек с хлыстом носил через плечо ленту в красно-чёрно-белую полоску, что означала принадлежность к капитанской дюжине. Должности его Тавир не помнил, поэтому звал про себя палачом, да и незнакомое наречие не особо располагало к знакомству, многоязыких здесь было немного.
Зачем же палач, вчера прилюдно выдавший пятнадцать плетей ему и пять Свёкле, не уследившему за «помощником хлыщемордым», пришёл сейчас за уже наказанным юнгой? До второй смены, в которую того поставили, было ещё рановато.