«Рим, или Второе сотворение мира» и другие пьесы
Шрифт:
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Спасибо, господин Андерсон.
Карола и Лойксенринг уходят.
Ваши окна светились таким теплом и уютом, что я даже обрадовалась этой аварии. Погода адская. Шторм. Пена долетает до опушки. Значит, море где-то совсем рядом.
А н д е р с о н. За западной стеной дома начинается первая дюна.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Завидую. Вы разрешите? (Стягивает пончо через голову.)
А н д е р с о н. Я капитан, госпожа фон Браак. И не привык спрашивать паспорта у терпящих бедствие.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. О, так вы капитан! Пардон. Вероятно, я веду себя как восторженная девчонка. Но сегодня вечером все кажется мне сказкой. В старых детских книжках бывали такие очаровательные картинки — знаете, когда все утопает в снегу.
А н д е р с о н. И крошечный домик, из трубы которого вьется дымок.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. А на дворе ночь. Во всяком случае, по небу обязательно плывет месяц и все кругом отбрасывает синие тени.
А н д е р с о н. И две косули грустно смотрят на окна…
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. …излучающие тепло и свет.
А н д е р с о н. Вот вы говорите — «излучающие»…
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Правда ваша — сами они ничего не излучают. Но именно от этих окон, от самого факта их существования в этом мраке и холоде, на душе делается тепло и уютно. Кстати, смотрят на них не косули, а лоси. И не спорьте, на моей картинке, в моем букваре, были лоси.
А н д е р с о н. У нас, моряков, в большом ходу были художественные открытки. Мы брали их с собой в тропические рейсы. По нескольку штук. Не только ради окон. Но и ради снега. Помнится, старпом наш был неудавшийся ученый. Он считал все это мещанством и безвкусицей.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Мог бы стать моим профессором истории искусств. Фантастика! В такой глуши встретить человека, сохранившего естественное восприятие народной живописи.
А н д е р с о н. А где ж еще его встретишь? Сварю-ка я нам всем грог.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Я на седьмом небе от счастья.
А н д е р с о н. И все же это, конечно, безвкусица чистой воды. Но нам она казалась шедевром кисти Микеланджело. Можно лишь сожалеть, что никто из корифеев не писал грустных лосей и косуль на фоне засыпанного снегом домика с желтыми окнами. Упущение с их стороны. В безвкусице виноваты не мазилы и халтурщики. Она — на совести великих, не пожелавших снизойти до бедных моряков и изобразить домик, который напоминал бы им о родном гнезде. А ведь именно о нем тосковала их душа, когда ураган трепал наше судно под Южным Крестом. Кто вы по профессии?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Археолог.
А н д е р с о н. Копаете?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Нет, ныряем.
А н д е р с о н. И Лойксенринг?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Наш главный ныряльщик.
А н д е р с о н.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Кинооператор.
А н д е р с о н. Зачем вы едете в Данциг? Собираетесь там нырять?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Поначалу нет. Может, следующим летом. В Данциге существует специальный клуб.
А н д е р с о н. Наслышан о нем. Клуб грабителей моря.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Ну почему же — это настоящая наука, не хуже любой другой. И занимаются ею всерьез.
А н д е р с о н. Что море поглотило, то стало его собственностью. Пусть мои слова покажутся вам старомодными и высокопарными, но такие занятия добром не кончаются. Дурацкое любопытство и алчная погоня за кладами.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Вы не слишком любезны.
А н д е р с о н. Каков уж есть. К затонувшему судну прикасаться нельзя! Да и что ими движет: раз утопленников все равно не воскресить, займемся-ка самим судном и его фрахтом. Для чего изыскиваются самые хитроумные способы. Это не наука, а мародерство.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Значит, вы выставляете нас за дверь?
А н д е р с о н. Глупости. Что там с больным?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Вероятно, приступ малярии. Ему надо поскорее в постель. Лекарства у нас есть.
А н д е р с о н. Я бы все же пригласил врача.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Не стоит.
А н д е р с о н. Я могу попросить пограничников позвонить доктору. Они то и дело патрулируют тут поблизости. Но в такую погоду, скорее всего, забираются куда-нибудь в укрытие. Когда ветер с моря, заливает весь берег вплоть до дюны.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Были случаи, что и у вас укрывались?
А н д е р с о н. Я не слишком радушный хозяин.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Мы постараемся не причинить вам лишних забот.
А н д е р с о н. Все в воле божьей. Вы, наверное, умеете реставрировать старинные вещи. Из-за моей неловкости капля крови попала на эту гравюру. Как ее удалить?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к (разглядывает морскую карту через пенсне). Редкостный оттиск.
А н д е р с о н. В том-то и дело.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. А где кровь?
А н д е р с о н. Вот.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Это пятнышко? Да оставьте, как есть. Химикалиями только напортите. (Бережно кладет карту на место.) Очень жаль, что моя профессия вам не нравится. Чем запутаннее настоящее — а оно с каждым часом становится все запутаннее, — тем настойчивее тяга к истории, как хранительнице скрытой, но кристальной ясности. Самих людей давно нет, но следы их сохранились. Плоды их творчества дошли до нас. И то, что они нам говорят, ощутимо и зримо. Это одновременно и дух, и материя, — без всяких исхищрений, столь излюбленных ныне живущими, — без идеологии, без лжи, без приспособленческой упаковки. Это — самое существенное, самое подлинное! То, что остается в веках после всей мышиной возни.