Римская история в лицах

Остерман Лев

В 66-м году Цицерон был избран на вторую в государственной табели о рангах должность претора. Читатель припомнит, что в этом качестве он выступил перед народом с речью в поддержку назначения Помпея командующим против Митридата вместо Лукулла. Наконец, в 63-м году Цицерон поднимается на высшую ступень государственной власти в Риме. Несмотря на свое скромное происхождение, он избран консулом. Это избрание было продиктовано особыми обстоятельствами. Возникла опасность заговора и захвата диктаторской власти неким бесчестным, жестоким и вместе с тем, как это, увы, нередко случается, популярным честолюбцем, сенатором Луцием Катилиной, бывшим сподвижником диктатора Суллы (тем самым, который убил своего брата и задним числом внес его имя в проскрипционный список). Катилина выдвинул свою кандидатуру на должность консула. Надо было противопоставить ему соперника не менее популярного и, кроме того, пользующегося поддержкой могущественного

сословия всадников. Сенаторы остановили свой выбор на Цицероне. Перед общей опасностью диктатуры два высших сословия, традиционно противостоявшие друг другу, вынуждены были объединиться. Цицерон одержал победу на выборах.

На посту консула его ожидают жестокие испытания и необходимость принимать Очень ответственные решения. От одного такого решения будет, без преувеличения, зависеть судьба Рима. Поэтому, пока он еще не вступил в должность, нам интересно будет познакомиться с его взглядами на обязанности консула и на то, чем можно заслужить в глазах народа «наивысшую и совершенную» славу, которую венчает избрание на пост главы государства.

«...наивысшая и совершенная слава, — писал он, — зависит от трех условий: если народ любит нас, если он нам доверяет, если он, наряду с некоторым восхищением нами, считает нас достойными магистратур» (сдается мне, что, несмотря на два минувших тысячелетия, ни один из сегодняшних кандидатов в президенты или премьеры не назвал бы ничего иного, столь неизменна психология людей или, если угодно, — избирателей. — Л.О.). «...Из названных мною трех условий, — продолжает Цицерон, — рассмотрим сначала наставления насчет доброжелательности (т.е. любви народа. — Л.О.). Ее достигают, главным образом, благодеяниями; во вторую очередь, доброжелательность заслуживают готовностью совершать благодеяния, хотя средств для этого, пожалуй, и недостаточно. Но любовь толпы необычайно сильно возбуждается уже одной молвой и толками о щедрости, благотворительности, справедливости, верности слову и обо всех добродетелях, связанных с мягкостью нрава и доступностью...

Доверие можно снискать двумя качествами: если нас признают дальновидными и справедливыми... Из этих двух качеств более могущественна в деле снискания доверия справедливость, так как она, даже без дальновидности, достаточно убедительна (за что порой приходится расплачиваться — Л.О); дальновидность без справедливости бессильна в этом отношении...

...Из трех условий для снискания славы третье состояло в том, чтобы нас, восхищаясь нами, признавали достойными магистратур... Но люди восхищаются теми, кого они считают превосходящими других доблестью и чистыми как от какого бы то ни было позора, гак и от пороков, устоять перед которыми другим людям нелегко». (Цицерон. Об обязанностях. Кн. 2. IX, 31 — X, 37)

В речи, произнесенной в том же 63-м году, Цицерон говорит:

«Важна также и высоко ценится способность, часто имевшая место при избрании консула, — умение своей разумной речью увлечь за собой и сенат, и народ, и людей, творящих суд. Людям нужен консул, который своей речью мог бы иногда обуздать бешенство трибунов, возбуждение в народе успокоить, подкупу дать отпор». (Цицерон. Речь в защиту Луция Лициния Мурены. 24)

В той же речи Цицерон излагает свое понимание нравственной позиции консула. Делает он это в форме спора со своим знаменитым современником Катоном: «Жил некогда муж необычайного ума, Зенон, ревнителей его учения называют стоиками. Его мысли и наставления следующие: мудрый никогда не бывает лицеприятен, никогда и никому не прощает проступков; никто не может быть милосердным, кроме глупого и пустого человека; муж не должен ни уступать просьбам, ни смягчаться... Мудрец ни над чем не задумывается, ни в чем не ошибается, своего мнения никогда не изменяет.

Вот взгляды, которые себе усвоил Марк Катон, человек высокого ума, следуя ученейшим наставникам, и не для того, чтобы вести споры, как поступает большинство людей, но чтобы так жить. ... А вот мои учителя (признаюс, Катон, и я в молодости своей, не полагаясь на свой ум, искал помощи в.изучении философии), повторяю, мои учителя, последователи Платона и Аристотеля, люди умеренные и сдержанные, говорят, что хорошему человеку свойственно проявлять сострадание, что проступки бывают разные, потому неодинаковы и наказания; что и непоколебимый человек может прощать; что даже мудрец иногда высказывает предположение насчет того, чего он не знает, что он иногда испытывает чувство гнева, доступен просьбам и мольбам, изменяет ранее сказанное им, если это оказывается более правильным, порой отступает от своего мнения; что все доблести смягчаются соблюдением известной меры.

Если бы судьба направила тебя, Катон, к этим учителям, то ты, при своем характере, конечно, не был бы ни более честным, ни более стойким, ни более воздержанным, ни более справедливым

мужем (ведь это и невозможно), но несколько более склонным к мягкости». (Там же. 61-64) Но вместе с тем...

«...мягкость и милосердие заслуживают одобрения только при условии, что в интересах государства будет применяться строгость, без которой управлять гражданской общиной невозможно. Однако ни выговор, ни порицание не должны быть оскорбительны... Надо следить за тем, чтобы тяжесть наказания не превышала тяжести проступка и чтобы не получилось так, что за одни и те же проступки одних людей постигала кара, а другие даже не были привлечены к ответственности. Но при наказании более всего надо удерживаться от гнева; ведь человек, в состоянии гнева приступающий к наказанию, никогда не сможет соблюсти середину между чрезмерным и малым». (Цицерон. Об обязанностях. Кн. 1. XXV, 88) Итак, заключает Цицерон:

«Долг великого мужа среди потрясений карать виновных, но большинство людей щадить, при любых обстоятельствах оставаться верным справедливости и нравственной красоте». (Там же. Кн. 1. XXIV, 82). Отметим это заключение. Вскоре нам представится случай о нем вспомнить.

Теперь, уважаемый читатель, мы достаточно хорошо познакомились с Цицероном, чтобы с полным пониманием и ситуации, и чувств нашего героя быть рядом с ним в надвигающуюся годину тяжелых испытаний и далее — вплоть до трагического конца его дней.

Заговор Катилины

Итак, Цицерон одержал победу на выборах. Он — скромный провинциал, не полководец, не герой, — удостоен наивысшей чести и славы в Риме! В первой же своей речи, обращенной к народу, на следующий день после вступления в должность он так говорит о своем избрании:

«Я — новый человек, которого вы, впервые на нашей памяти, после очень долгого промежутка времени, избрали в консулы. К тому званию, которое знать всячески обороняла и ограждала валом, вы, под моим водительством, пробили путь и сделали его впредь открытым для доблести. При этом вы меня не только избрали так, как в нашем государстве были избраны консулами из знатных людей лишь немногие, а из новых людей — до меня ни один... самое прекрасное и лестное для меня то, что во время моих комиций вы не табличками, этим безмолвным залогом свободы, но громкими возгласами выразили свое расположение ко мне и свое рвение. Таким образом, я был объявлен консулом не после окончательного подсчета голосов, но в первом же вашем собрании, не голосами отдельных глашатаев, а единым голосом всего римского народа». (Цицерон. Вторая речь о земельном законе Публия Сервилия Рула. I, 3; П, 4)

Простим Цицерону то, что он не может скрыть переполняющую его радость. Он ведь не знает, какие его ожидают испытания и какая последует расплата... Гроза над Римом, которую должен был принять на себя консул, разразилась в конце 63-го года. В истории она получила наименование заговора Катилины. События, связанные с этим заговором, довольно подробно пересказаны Плутархом в жизнеописании Цицерона. Но Плутарх родился спустя столетие после смерти великого оратора, а в данном (редком!) случае мы располагаем подробным свидетельством очевидца — историка Саллюстия. Естественно воспользоваться им. Поэтому изложение хода самого заговора, а также некоторые оценки личностей и мотивов поведения связанных с ним людей будут заимствованы из книги Саллюстия «О заговоре Катилины». Описание римского историка мне кажется настолько ярким и живым, что я вижу свою задачу только в том, чтобы, исходя из допустимого объема главы, отобрать фрагменты, прочерчивающие основную линию развития событий, и снабдить их минимальными пояснениями. Надеюсь, что читатель не упрекнет меня за такой подход — знакомство с подлинником интересней самого высокохудожественного пересказа. Начну с характеристики самого инициатора заговора:

«Луций Катилина, человек знатного происхождения, отличался большой силой духа и тела, но злым и дурным нравом. С юных лет ему были по сердцу междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские смуты, и в них он и провел свою молодость. Телом он был невероятно вынослив в отношении голода, холода, бодрствования. Духом был дерзок, коварен, переменчив, мастер притворяться и скрывать что угодно, жаден до чужого, расточитель своего, необуздан в страстях; красноречие его было достаточно, разумности мало. Его неуемный дух всегда стремился к чему-то чрезмерному, невероятному, исключительному. После единовластия Суллы его охватило неистовое желание встать во главе государства, но как достичь этого — лишь бы заполучить царскую власть — ему было безразлично. С каждым днем все сильнее возбуждался его необузданный дух, подстрекаемый недостатком средств и сознанием совершенных преступлений; и то и другое усиливалось из-за его наклонностей, о которых я уже говорил. Побуждали его, кроме того, и испорченные нравы гражданской общины, страдавшей от двух наихудших противоположных зол: роскоши и алчности». (Саллюстий. О заговоре Катилины. 5, 1-8)