Римская история в лицах

Остерман Лев

«Но что уже давно должно было быть сделано, я, имея на это веские основания, все еще не могу заставить себя привести в исполнение. Ты будешь казнен только тогда, когда уже не найдется ни одного столь бесчестного, столь низко падшего, подобного тебе человека, который не признал бы, что это совершено законно. Но пока есть хотя бы один человек, который осмелится тебя защищать, ты будешь жить, но так, как живешь ныне, — окруженный моей многочисленной и надежной стражей, дабы у тебя не было ни малейшей возможности даже пальцем шевельнуть во вред государству». (Там же. II, 5, 6)

Изложив далее все предшествовавшие события, связанные с заговором, вплоть до последнего ночного сборища, Цицерон предлагает Катилине

опровергнуть его обвинения добровольным отъездом из Рима: «Итак, — говорю это уже не в первый раз, — уезжай, причем если ты, как ты заявляешь, хочешь разжечь ненависть ко мне, своему недруг), то уезжай прямо в изгнание. Тяжко будет мне терпеть людскую молву, если ты так поступишь, тяжко будет мне выдержать лавину этой ненависти, если ты уедешь в изгнание по повелению консула. Но если ты, напротив, предпочитаешь меня возвеличить и прославить, то покинь Рим вместе с наглой шайкой преступников, отправляйся к Манлию и призови пропащих граждан к мятежу, порви с честными людьми, объяви войну отчизне, предайся нечестивому разбою, дабы казалось, что ты выехал из Рима не изгнанный мною к чужим, но приглашенный к своим». (Там же. IX. 23)

Замысел Цицерона удался не вполне. Катилина, действительно, отбыл к Манлию, но его сообщники остались в Риме в качестве «пятой колонны». Как утверждает Саллюстий: «Цетегу, Лентулу и другим, в чьей неизменной отваге он убедился, он поручает любыми средствами укреплять главные силы заговора, поторопиться с покушением на консула, готовиться к резне, поджогам и другим преступлениям, связанным с войной. Сам же он в ближайшие дни с многочисленным войском подступит к Городу». (Саллюстий. О заговоре Катилины. 32, 2)

Положение стало критическим. Тем более, что, кроме непосредственных участников заговора, Катилина мог рассчитывать на поддержку римского простонародья. Саллюстий вынужден признать это: «Безумие, — пишет он, — охватило не одних только заговорщиков; вообще весь простой народ в своем стремлении к переменам одобрял намерения Катилины. Именно они, мне кажется, и соответствовали его нравам. Ведь в государстве те, у кого ничего нет, всегда завидуют состоятельным людям, превозносят дурных, ненавидят старый порядок, жаждут нового, недовольные своим положением, добиваются общей перемены, без забот кормятся волнениями и мятежами, так как нищета легко переносится, когда терять нечего... многие вспоминали победу Суллы, видя как одни рядовые солдаты стали сенаторами, другие — столь богатыми, что вели царский образ жизни. Каждый надеялся, что он, взявшись за оружие, извлечет из победы такую же выгоду». (Там же. 37, 1-6)

9 ноября Цицерон выступает с речью на форуме перед народом. Он разъясняет ситуацию в городе и предупреждает сообщников Катилины (катилинариев):

«Что же касается людей, которые застряли в Риме, или, вернее, были оставлены Катилиной на погибель Риму и всем вам в городе, то я, хотя это и враги, все же, коль скоро они родились гражданами, хочу настоятельно предостеречь их. Я, при своей мягкости, которая до сего времени кое-кому могла показаться слабостью, ждал только, чтобы вырвалось то, что оставалось скрытым. Но отныне я уже не могу забыть, что здесь моя отчизна, что я — консул этих вот людей, что мой долг — либо вместе с ними жить, либо за них умереть. У городских ворот нет сторожей, на дороге нет засад. Если кто-нибудь захочет уехать, я могу на это закрыть глаза. Но тот, кто в Риме, хотя бы чуть-чуть шевельнется, тот, за кем замечу, не говорю уже — какое-нибудь действие, но даже стремление или попытку действовать во вред отчизне, поймет, что в этом городе есть бдительные консулы, есть достойные должностные лица, есть стойкий сенат, что в нем есть оружие, есть тюрьма, которая, по воле наших предков, карает нечестивые преступления, когда они раскрыты». (Цицерон. Вторая речь против Луция Сергия Катилины. XII, 27)

Консул

Антоний с набранным войском выступает против Манлия и Катилины. Цицерон остается в городе, чтобы подавить заговор в его стенах. Между тем, в Рим прибывают послы могущественного галльского племени аллоброгов, в свое время покоренного римлянами. Послы привезли жалобу на римских ростовщиков и тщетно умоляют сенат о помощи их общине. Сподвижник Катилины, претор Лентул, встречается с послами, сулит им помощь, открывает план заговора и приглашает поддержать его восстанием своего племени. Аллоброги обещают, колеблются и, в конце концов, через сенатора — патрона их общины — доносят обо всем консулу. Цицерон понимает, что у него появился шанс получить документальные доказательства намерений заговорщиков. Он, в свою очередь, тайно встречается с послами и подробно инструктирует их.

Тем временем Лентул и остальные главари заговора заканчивают приготовления к восстанию в городе. Срок назначен, роли распределены. По утверждению Саллюстия, события должны были развернуться следующим образом: «Статилий и Габиний с большим отрядом одновременно подожгут город в двенадцати удобных местах, дабы вызванной этим суматохой облегчить доступ к консулу и другим людям, на которых готовились покушения. Цетег осадит двери в доме Цицерона и нападет на него с оружием в руках. Каждый убьет указанного ему человека. Сыновья, живущие в семье, главным образом знати, убьют своих отцов. Затем, когда резня и пожары приведут всех в смятение, они прорвутся к Катилине». (Саллюстий. О заговоре Катилины. 43, 2)

Чтобы читатель представил себе степень опасности, следует пояснить, насколько Рим той поры был уязвим для пожаров. Многоэтажные (до семи этажей!) дома теснились вдоль узких улочек. Если нижние этажи были сложены из кирпича, то верхние, легкие — из самана. Деревянные перекрытия и стропила, прокаленные в жарком климате, готовы были вспыхнуть, как порох. Средств пожаротушения не было — воду ведрами передавали из рук в руки от ближайшего уличного колодца. Подожженный одновременно во многих местах город неминуемо превратился бы в сплошной костер.

Однако и консул не терял времени. Послушаем продолжение рассказа Саллюстия: «Между тем аллоброги, следуя наставлениям Цицерона, через посредство Габиния встречаются с другими заговорщиками. Они требуют от Лентула, Цетега, Статилия, а также от Кассия запечатанных писем с клятвенными обязательствами, чтобы доставить их соплеменникам: иначе им нелегко будет склонить их к столь важному делу. Все соглашаются, ничего не подозревая...» (Там же. 44, 1, 2)

«Когда все было сделано и назначена ночь отъезда, Цицерон узнав обо всем от послов, приказывает преторам Луцию Валерию Флакку и Гаю Помптину устроить засаду на Мульвиевом мосту и захватить весь поезд аллоброгов... Преторы, люди военные, без шума расставив посты, как им было приказано, незаметно занимают подходы к мосту. Когда послы вместе с Вольтурцием (гонец от Лентула с письмом к Катилине. — Л.О.) подошли к этому месту и по обеим сторонам моста одновременно раздались крики, то галлы, сразу же поняв, что происходит, немедленно сдались преторам...

Когда все было кончено, преторы через гонцов быстро сообщили консулу А того охватило беспокойство и радость. Радовался он, понимая, что раскрытие заговора избавило государство от опасности; тревожило его, однако, то, что он не знал, как поступить со столь видными гражданами, схваченными на месте величайшего преступления. Наказание их, полагал он, ляжет бременем на него, а безнаказанность их погубит государство». (Там же. 45, 1-3; 46, 1, 2)

На заре следующего дня, надо полагать, после бессонной, полной сомнений ночи (Помните? «Долг великого мужа среди потрясений карать виновных...»), Цицерон переходит в наступление. Саллюстий ведет свой рассказ дальше: