Римская история в лицах

Остерман Лев

Упрек гражданской общине, в соответствии с другими свидетельствами, относится главным образом к «золотой молодежи» той поры. Ее наш историк живописует, не жалея красок: «...Катилина (сделать это было совсем легко) окружил себя гнусностями и преступлениями, словно отрядами телохранителей. Ибо любой развратник, прелюбодей, завсегдатай харчевен, который игрой в кости, чревоугодием, распутством растратил отцовское имущество и погряз в долгах, дабы откупиться от позора или от суда, кроме того все паррициды (т.е. убийцы родичей. — Л.О.) любого происхождения, святотатцы, все осужденные по суду или опасающиеся суда за свои деяния, как и те, кого кормили руки и язык лжесвидетельствами или убийствами граждан, наконец, все те, кому позор, нищета, дурная совесть не давали покоя, были близкими Катилины и своими

людьми для него. А если человек, еще не виновный ни в чем, оказывался в числе друзей Катилины, то он от ежедневного общения с ними и изза соблазнов легко становился равен и подобен другим» (там же. 14, 1-4).

Начало заговора относится к лету 64-го года. Приближаются выборы новых консулов. Ступенью к диктатуре для Катилины должна послужить консульская власть. Саллюстий продолжает: «Положившись на таких друзей и сообщников, а также потому, что долги повсеместно были огромны и большинство солдат Суллы, прожив свое имущество и вспоминая грабежи и былые победы, жаждали гражданской войны, Катилина и решил захватить власть в государстве. В Италии войска не было. Гней Помпей вел войну на краю света. У самого Катилины, добивавшегося консулата, была твердая надежда на избрание. Сенат не подозревал ничего, все было безопасно и спокойно...» (Там же. 16, 4)

«И вот приблизительно в июньские календы (1 июня. — Л.О.)... он сначала стал призывать сообщников одного за другим — одних уговаривать, испытывать других, указывать им на свою мощь, на беспомощность государственной власти, на большие выгоды от участия в заговоре. Достаточно выяснив то, что он хотел знать, он собирает к себе тех, у кого были наибольшие требования и кто был наиболее нагл». (Там же. 17. 1) Саллюстий называет одиннадцать сенаторов, четырех всадников, многих влиятельных людей из римских колоний и итальянских городов. По его словам, еще большее число знатных, особенно юношей, сочувствовали заговору. Небезынтересно послушать — в пересказе Саллюстия — речь Катилины, обращенную к собравшимся (Саллюстий вполне мог находиться в контакте с кем-то из окружения Катилины — историку в то время было немногим более двадцати лет.). Поражает современность, или, вернее, извечность демагогической аргументации вождя заговорщиков:

«Не будь доблесть и верность ваша достаточно известны мне, — говорит Катилина, — от благоприятного случая нам было бы мало проку великие надежды и та власть, что у нас в руках, были бы тщетны, а сам я с трусливыми и ничтожными людьми не стал бы гоняться за неверным вместо верного. Но так как я во многих, и притом трудных, случаях оценил вас как храбрых и преданных людей, то я потому и решился приступить к величайшему и прекраснейшему делу...

О том, что я задумал, все вы, каждый порознь, уже слыхали ранее. Впрочем, с каждым днем меня охватывает все большее негодование всякий раз, как я подумаю, в каком положении мы окажемся, если сами не защитим своей свободы. Ибо с того времени, как кучка могущественных людей целиком захватила власть в государстве... мы — все остальные, деятельные, честные, знатные и незнатные, были чернью, лишенной влияния, лишенной авторитета, зависевшей от тех, кому мы, будь государство сильным, внушали бы страх. Поэтому всякое влияние, могущество, магистратуры, богатства находятся у них в руках там, где они хотят. Нам оставили они неудачи на выборах, судебные преследования, приговоры, нищету. Доколе же вы будете терпеть это, о храбрейшие мужи?..»

(Ну конечно же! Зависть всегда была наилучшей пищей для возмущений и заговоров. — Л.О.). «Не лучше ли мужественно умереть, — продолжает Катилина, — чем позорно лишиться жалкой и бесчестной жизни, когда ты был посмешищем для высокомерия других? Но поистине — богов и людей привожу в свидетели! — победа в наших руках. Сильна наша молодость, дух могуч. Напротив, у них с годами и вследствие их богатства все силы ослабели. Надо только начать, остальное придет само собой...»

Заключает свою речь Катилина так:

«...Располагайте мною либо как военачальником, либо как простым солдатом. Я «буду с вами духом и телом». (Там же. 20, 2-16) Заговор окружен глубокой тайной, но один из его участников, чтобы добиться благосклонности своей переменчивой любовницы, похваляется ей будущим влиянием, богатством и рассказывает о замыслах Катилины. Подруга незадачливого заговорщика, конечно же, разболтала об услышанном всему

городу. Зная нрав и решимость Катилины, римляне, особенно сенаторы, не на шутку встревожились.

«Это обстоятельство, — свидетельствует Саллюстий, — более всего и внушило людям желание вверить консулат Марку Туллию Цицерону... И вот после комиций консулами объявили Марка Туллия и Гая Антония (дядя будущего соратника Цезаря. — Л.О.). Это вначале потрясло заговорщиков. Но все же бешенство Катилины не ослабевало. Наоборот, с каждым днем замыслы его ширились. Он собирал оружие в удобных для этого местностях Италии. Деньги, взятые в долг им самим или по поручительству друзей, отправлял в Фезулы к некоему Манлию (бывшему центуриону Суллы. — Л.О.), который впоследствии был зачинщиком войны. В это время он, говорят, завербовал множество разных людей, а также и нескольких женщин, которые вначале могли давать огромные средства, торгуя собой...» (Там же. 23, 5; 24, 1-4) Саллюстий продолжает:

«Манлий возмущал в Этрурии народ, который ввиду нищеты и несправедливости жаждал переворота, так как он при господстве Суллы лишился земель и всего своего достояния (Этрурия была наказана диктатором за поддержку популяров. — Л.О.). А, кроме того, всех разбойников (в этой области их было великое множество) и кое-кого из жителей сулланских колоний — тех, кто из-за распутства и роскоши из огромной добычи не сохранил ничего.

Когда Цицерону сообщили об этом, он, сильно встревоженный, ... доложил сенату о положении, уже ставшем предметом всеобщих толков. И вот, как большей частью и бывает в угрожающих обстоятельствах, сенат постановил: «Да позаботятся консулы, чтобы государство не понесло ущерба». Это наибольшая власть, какую сенат по римскому обычаю предоставляет магистрату». (Там же. 28, 4; 29, 1-3)

Действительно, пришедшая из древних времен и как будто безобидная, формула означала многое. Она наделяла консулов чрезвычайными полномочиями. Консул получал право набирать войско, вести войну и применять к гражданам Рима любые меры принуждения — даже казнить их без суда!

В разные концы страны были разосланы уполномоченные для набора солдат. За донос о заговоре назначена была награда, а рабам обещан еще и отпуск на свободу. Усилили ночную стражу в самом Риме. По свидетельству Саллюстия: «События эти потрясли гражданскую общину и даже изменили внешний вид Города. После необычайного веселья и распущенности, порожденных долгим спокойствием, всех неожиданно охватила печаль. Люди торопились, суетились, не доверяли достаточно ни месту, ни человеку, не вели войны и не знали мира. Каждый измерял опасность степенью своей боязни». (Там же. 31, 1) (Как сказано! «Степенью своей боязни!»)

Цицерон организовал слежку за Катилиной и его сообщниками. В ночь на 7-е ноября 63-го года на своем тайном собрании они решили убить ненавистного консула и начать восстание. Узнав об этом, Цицерон созвал экстренное заседание сената. Катилина, полагаясь на знатность своего происхождения, решил попытаться нейтрализовать усилия консула и сам явился на это заседание. Цицерон произнес против него обличительную речь:

«Доколе же ты, Катилина, — начал он, — будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты, в своем бешенстве, будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться своей дерзостью, не знающей узды? Неужели тебя не встревожили ни ночные караулы на Палатине, ни стража, обходящая город?.. Неужели ты не понимаешь, что твои намерения открыты? Не видишь, что твой заговор уже известен всем присутствующим и раскрыт? Кто из нас, по твоему мнению, не знает, что делал ты последней, что предыдущей ночью, где ты был, кого сзывал, какое решение принял. О, времена! О, нравы! Сенат все это понимает, консул видит, а этот человек все еще жив... Казнить тебя, Катилина, уже давно следовало бы по приказанию консула, против тебя самого обратить губительный удар, который ты против всех нас уже давно подготовляешь». (Цицерон. Первая речь против Луция Сергия Катилины. I. 1, 2) Действительно, почему Цицерон, обладая чрезвычайными полномочиями, не решается хотя бы арестовать или выслать Катилину? Да потому, что он живет, как ныне принято говорить, в правовом государстве и хорошо знает, что донос осведомителей о намерениях Катилины не является достаточным основанием для преследований. Они могут возмутить римлян. Поэтому Цицерон продолжает свою речь так: