Римские игры
Шрифт:
– Приятели застыли в изумлении.
– Утопленник, – без эмоций констатировал Федорыч.
– Мож эт-т, жив еще? Так мы эт-т… искусственное дыхание, – заикаясь, предложил Синяк, но, наткнувшись на уничтожающий взгляд старшего товарища, умолк.
В повисшей тишине они стояли и размышляли, созерцая покачивающиеся на дробной волне бренные останки.
«А вот и подтверждение моим словам! – думал Федорыч, – Жизнь мимолетна! Смотришь на этого несчастного и начинаешь понимать, насколько наши собственные невзгоды ничтожны перед лицом смерти. Ему повезло куда меньше, чем нам. Возможно, недавно этот несчастный радовался
«Ёшь твою налево – жмурик! – думал Синяк. – Вольтметр ни за что не поверит! Надо будет Десаду тоже рассказать. Вот она, блин, свобода!».
А у третьего в мозгу пронеслось следующее: «Не хватает двенадцати… . Не-е…, постой. У Федорыча двадцатник, у Синяка три червонца. У меня мелочью семнадцать…»
Полчаса спустя из патрульной машины, остановленной бдительной троицей, на место происшествия нехотя выгреблись двое ментов.
– Ну, орлы помойные, показывайте, чего натворили?! – стряхивая остатки сна, незлобно заорал на притихших бродяг начальник патруля, капитан.
– Так, это ж не мы, камрад милиционер, – ввернул Синяк выскочившее из основательно затянутых паутиной закоулков памяти импортное словечко.
Но капитан оставил без внимания чистосердечное признание. Он понял – жалкий вид этих асоциальных элементов не оставляет ни малейших надежд отличиться, раскрыв по горячим следам мокруху. Они явно не отвечали требованиям к кандидатам на роль хладнокровных убийц, способных к тому же так цинично избавиться от трупа.
Он сплюнул и грубо прервал самодеятельного аргуса:
– Разберемся!
Версия суицида категорически исключалась, поскольку после совершения оного человек вряд ли способен был самостоятельно завернуться в полиэтиленовую пленку, обмотать себя веревкой и в таком, явно стесненном во всех отношениях виде, броситься в воду. Значит, ему кто-то помог. Кто был этим помощником, и предстояло выяснить старшему лейтенанту Павлу Игнаточкину, назначенному руководителем следственной группы, состоявшей за нехваткой штата из одного-единственного сотрудника – его самого.
Старший лейтенант изучал обстоятельства происшествия в своем крошечном, зато отдельном кабинете в доме на улице Петровка, хорошо знакомом всем из телевизора. В тот момент, когда он был полностью поглощен заполнением важных бумаг, которым впоследствии предстояло стать страницами папки под названием «Дело №…», в дверь постучали, и в комнату вкатился начальник отдела судмедэкспертизы подполковник Шниткин по прозвищу Шнитке – человек средних лет, но далеко не среднего опыта в своем деле.
– Один? – осведомился он вместо приветствия, хотя в кабинете не было ни одного одушевленного предмета кроме самого следователя, если не считать готовящуюся к зимней спячке муху, лениво передвигающуюся по подоконнику в северо-западном направлении. Оседлав жалобно скрипнувший стул и не утруждая себя предисловиями, гость продолжил: – Странное дело с этим вашим убиенным получается, товарищ старший лейтенант.
– А что странного? – удивился в совою очередь Игнаточкин. – Я вашим звонил. Сказали: холодное, проникающее, прямо в сердце, и…
– Проникающее-то проникающим, а это вы видели? – перебил его Шнитке, достал
Внутри оказались снимки – те самые, которые начинающий следователь пока не научился рассматривать без содрогания. Он передернулся и, не задерживая на них взгляда, промямлил:
– Мне бы, товарищ подполковник, своими словами. А то я не очень-то понимаю в этой вашей разделке туш.
– А своими словами получается вот что, молодой человек… Я таких ножиков никогда не встречал – глубина раны шестьдесят сантиметров, ширина лезвия – шесть-семь.
– Погодите! Как это? Туловище в районе грудной клетки…, тридцать максимум. Ну, если немного под углом.
– А если удар нанести вертикально, сверху вниз?! – Шниткин победно взглянул на собеседника: – Вот посмотрите, у меня тут схемка.
Он достал из папки лист бумаги с какими-то каракулями и углубился в объяснения, как прошло лезвие. А вот по личности убитого данных было негусто.
– Документов при нем не оказалось… Да и какие, к чертям, документы на абсолютно голом теле – даже трусов и тех не оставили! Антропологически, восточный тип… Ребята пробили… по отпечаткам не проходил. И уже вряд ли пройдет, – мрачно пошутил Шнитке. – И еще… Помимо свежих резаных ран, на теле имеются довольно свежие шрамы.
– Выходит – его завалили кинжалом? – спросил Игнаточкин. – Так что ли?
– Ну, ну…, молодой человек, приучайтесь к человеческому языку, хотя бы в тех случаях, когда дело касается человека. Это же не лось, в самом деле. Да… х-мм… скажите-ка…, а вы когда-нибудь видели кинжал шестидесяти сантиметров в длину и в семь шириной?
– Что же получается?– спросил Игнаточкин.
– Хм… Если бы это были времена… ну, например, Александра Невского, я бы сказал…, – Шнитке выдержал выразительную паузу: – Парень заколот мечом, не иначе!
– Каким еще мечом… что за сказки, в самом деле? – вытаращил глаза Игнаточкин.
– А вот так-с, сверху вниз. Да-с! Несчастный, вероятно, стоял на коленях, а убийца или убийцы отвели его голову чуть-чуть влево и вонзили меч сверху вниз, вот сюда.
Рассказывая, Шнитке вскочил со стула, завел руку за спину и ткнул себя оттопыренным большим пальцем в основание шеи.
– Одно скажу, удар был очень мощным, – добавил он.
– Думаете, ритуальное убийство? Припоминаю, несколько лет назад…, я тогда только пришел в управление…, одна секта устраивала посвящения. И закончилось это убийством. Только они девственниц убивали.
– Не знаю, Игнаточкин, не знаю. Мое дело вам факты изложить. А выводы делайте сами.
Прошло две недели. Две недели, в течение которых были написаны необходимые отчеты, составлены заключения судебно-медицинских и прочих экспертиз, проведены следственные эксперименты и допросы свидетелей. С ними тоже было негусто – разве только три алкаша, которые наткнулись на труп – вот, пожалуй, и все. Но на опознании ни один из троих не признал убитого. Хотя… Игнаточкину в какой-то момент показалось, что старший, бывший вузовский преподаватель, а ныне – спившийся тип (хотя лично старшему лейтенанту он был чем-то симпатичен), узнал беднягу. Во всяком случае, когда ему показали фотографии, он смутился. Впрочем, это неудивительно – так бывает почти с каждым, кто не привык к подобным процедурам.